Лес Мифаго. Лавондисс - Роберт Холдсток

Таллис озадаченно посмотрела на него:

– Но эта история еще не кончилась. На самом деле она только началась. И я знаю из нее всего несколько кусочков.

– Тогда расскажи эти кусочки мне. Сейчас. Ты обещала. А обещание – это долг, который надо платить.

Лицо Таллис – прекрасное, веснушчатое и полное печали – на мгновение стало детским, карие глаза сверкнули. Потом она моргнула и улыбнулась, ребенок исчез, вернулась озорная и почти взрослая девушка.

– Ну хорошо. Садись на Старого Друга. Вот так… Начали. Тебе удобно?

Мистер Уильямс поерзал в объятиях дерева и честно объявил:

– Нет.

– Хорошо, – сказала Таллис. – Тогда я начинаю. И не прерывай меня! – резко добавила она.

– Я даже дышать не буду, – пообещал он.

Она отвернулась, потом опять медленно повернулась к нему, выразительно посмотрела и слегка приподняла руки, как бы подчеркивая свои слова.

– Однажды, – начала она, – жили-были три брата…

– Не очень оригинально, – с улыбкой пробормотал мистер Уильямс.

– Не прерывай меня! – резко сказала она. – Правило. Ты обещал.

– Извини.

– Если ты прервешь меня в критической точке, то можешь изменить всю историю. И это закончится катастрофой.

– Для кого?

– Для них! Этих людей. Теперь молчи, и я расскажу тебе все, что знаю о Старом Запр… о СЗМ.

– Весь внимание.

– Однажды, – опять начала она, – жили-были три брата, сыновья великого короля. Они жили в большой крепости, и король их очень любил. И королева тоже. Но друг друга король и королева не любили, и король запер ее в высокой башне, возвышавшейся над огромной северной стеной…

– Очень знакомо, – озорно прервал ее мистер Уильямс. Таллис посмотрела на него. – И сыновей звали Ричард, Джеффри и Иоанн Безземельный? Не говорим ли мы о Генрихе Втором и Элеоноре Аквитанской?

– Нет! – громко объявила Таллис.

– О, моя ошибка[36]. Продолжай.

Она глубоко вздохнула.

– Первого сына, – сказала она, многозначительно поглядев на своего слушателя, – звали Мордред…

– А. Хмм.

– На языке короля, очень старом, это имя означало «Мальчик, который будет Путешествовать». Второго сына звали Артур…

– Еще один старый друг.

– Что, – яростно сказала Таллис, – на том же самом забытом языке означает «Мальчик, который будет Побеждать». Третьего сына, младшего, звали Скатах…

– Ты упомянула нового мальчика.

– …чье имя означает «Мальчик, который будет Отмечен». Эти три сына были искусны во всех делах…

– О, дорогая, – сказал мистер Уильямс. – Как скучно. А не было ли у них какой-нибудь дочки?

Таллис едва не закричала на нетерпеливого человека, сидевшего на дереве. Но потом смутилась и пожала плечами:

– Может быть. Я еще дойду до этого, позже. А сейчас не вмешивайся!

– Извини, – опять сказал он, успокаивающе подняв руки.

– Три сына были искусны в сражениях, охоте, играх и музыке. И, – сказала она, – они очень любили свою маленькую сестренку. Хотя у нее есть своя отдельная история. – Она резко посмотрела на него.

– Но по меньшей мере мы знаем, что сестра есть.

– Да!

– И братья любили ее.

– Да. Разными путями.

– Ага. И какими?

– Мистер Уильямс!

– Но это может быть важно…

– Мистер Уильямс! Я пытаюсь рассказать историю тебе!

– Извини, – сказал он в третий раз самым примирительным тоном.

Девочка, немного поворчав, опять погрузилась в свои мысли. Потом подняла руки, призывая к полному молчанию.

И тут ее лицо внезапно побелело; она вздрогнула и резко изменилась, как и день назад. Именно этого он ждал и наклонился вперед, с тревогой и любопытством. Одержимость девушки – или то, что он принял за одержимость, – волновала его не меньше, чем раньше, но сейчас вмешиваться было бесполезно. Таллис покачивалась и выглядела такой больной и изнуренной, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Но стояла, глядя неизвестно куда прямо через человека, сидевшего перед ней. Ее длинные рыжие волосы развевались под неощутимым ветром. А воздух вокруг нее – и мистера Уильямса – слегка похолодел. Мистер Уильямс нашел только одно слово, чтобы описать это изменение: жуть. Чем бы она ни была одержима, ей это не вредило – как не повредило вчера, – но полностью изменяло. Голос оставался тем же самым, но сама она становилась другой и говорила не своим обычным языком – впрочем, достаточно изощренным для ее возраста, – а ощутимо архаическим.

Он услышал легкий шелест в кустах за собой и неловко изогнулся, пытаясь посмотреть себе за спину. И на мгновение ему показалось, что он видит фигуру в капюшоне с белым бесстрастным лицом. На солнце набежало облачко, стало слегка темнее, и фигура с лицом из дерева растаяла в воздухе.

Мистер Уильямс повернулся к Таллис, затаив дыхание и трясясь от возбуждения; он знал, что происходит нечто, не поддающееся рациональному объяснению.

И Таллис опять начала рассказывать историю…

Король правил сорок лет, и его сыновья уже были мужчинами. Они сражались в одном-единственном бою и добыли много чести. Они сражались в одной-единственной битве и очень отличились.

Настал великий праздник в честь Хлебного Колоса. Десять стольников принесли медовуху на стол короля. Двадцать стольников принесли четверть быка. А одна из дам королевы сделала белый, как снег, хлеб, пахнувший осенней землей.

– Кто будет владеть замком? – спросил старший сын, разгоряченный вином.

– Клянусь справедливым богом, ни один из вас, – ответил король.

– Почему?

– В замке будут жить только мое тело и тело моей королевы, – сказал повелитель.

– Мне не нравится эта мысль, – возразил Мордред.

– Я так решил, и все произойдет по-моему.

– Сломанное древко моего седьмого копья говорит, что у меня будет замок, – с вызовом сказал старший сын.

– У тебя будет замок, но не этот.

Разгорелся великий спор, и все три сына сели на ближайшей к огню стороне стола и ели руками в перчатках. Но король твердо стоял на своем. И он приказал, дабы после смерти похоронили его в самой нижней комнате. А все остальные комнаты и двор наполнили землей с поля Бавдуин, на котором произошла самая великая битва в истории человечества.