Белеет парус одинокий - Валентин Катаев

Кроме того, мальчика сильно беспокоил вопрос: маевка это ужеили еще не маевка? Однако ему не хотелось спрашивать, чтобы опять не оказатьсяв дураках, как тогда с Ближними Мельницами.

Мотя сказала, что маевка – это рабочая пасха. Но вот они ужедобрых полчаса плывут вдоль берега, а до сих пор что-то не видать ни кулича, ниокорока, ни крашеных яиц. Впрочем, может быть, это так и полагается. Ведьпасха-то не просто пасха, а рабочая.

Все же в конце концов мальчик не выдержал.

– Послушайте, – сказал он Терентию, – это уже самая маевкаили еще нет?

– Еще не маевка.

– А когда она будет? Скоро?

Сказав это, Петя тотчас приготовил преувеличенно веселую,льстивую улыбку.

На основании долголетнего опыта разговоров со взрослыми онзнал, что сейчас ему ответят: «Как начнется, так и будет». – «А когданачнется?» – «Как будет, так и начнется».

Но, к Петиному удивлению, Терентий ответил ему совершеннокак взрослому:

– Сначала подъедем до Малого Фонтана – заберем одногочеловека, а там и маевку будем начинать.

Действительно, на Малом Фонтане в шаланду прыгнулфрантоватый господин с тросточкой и веревочной кошелкой. Он со всего маху селрядом с Терентием, воровато оглянулся на берег и сказал:

– Навались. Поехали.

Это был матрос.

Но боже мой, как он был наряден!

Мальчики смотрели на него с полуоткрытыми ртами, восхищенныеи подавленные его неожиданным великолепием. Они до сих пор даже непредполагали, что человек может быть так прекрасен.

Мало того, что на нем были кремовые брюки, зеленые носки иослепительно белые парусиновые туфли.

Мало того, что из кармана синего пиджака высовывался алыйшелковый платок и в галстуке рисунка «павлиний глаз» сверкала сапфироваяподковка.

Мало того, что на груди коробком стояла крахмальная манишка,а щеки подпирал высокий крахмальный воротник с углами, отогнутыми, как увизитной карточки.

Наконец, мало того, что твердая соломенная шляпа «канотье» сполосатой лентой франтовски сидела на затылке.

Всего этого было еще мало.

На животе у него болталась цепочка со множеством брелоков, ана изящно растопыренных руках красовались серые матерчатые перчатки. И этоокончательно добивало.

Если до сих пор для мальчиков еще не вполне был выясненвопрос, кто роскошнее всех на свете – писаря или квасники, то теперь об этомсмешно было думать. Можно было смело – не глядя! – отдать всех квасников и всехписарей за одни только закрученные усики матроса.

Мальчики даже грести перестали, заглядевшись на франта.

– Ой, Петька! – воскликнул Гаврик. – Смотри, у негоперчатки!

Матрос сплюнул сквозь зубы так далеко, как мальчики никогдадаже и во сне не плевали, и, сердито посмотрев на Гаврика, сказал:

– А кому это надо, чтобы кажный-всякий клал глаза на мойякорь? Я на него чехол надел. Ну, братишечки, будет дурака валять.

Матрос вдруг приосанился, закрутил усы, чертом посмотрел наТерентия, подыхавшего со смеху, и гаркнул:

– Эй, на катере! Слушать мою команду! Весла-а-а… на воду!Ать! Ать! – запел он, представляя боцмана. – Правое табань, левое навались!Ать!.. Ать!..

Мальчики навалились. Лодка повернула в открытое море,горевшее впереди серебряным пламенем полудня.

Там, в полуверсте от берега, виднелось скопление рыбачьихшаланд.

Жгучее чувство радостного страха охватило Петю.

С таким же точно чувством он в первый раз шел за Гаврикомосенью по оцепленным кварталам города.

Но тогда мальчики были одни. Теперь же с ними находилисьмогущественные и таинственные взрослые, которые даже и виду не подавали, чтокогда-нибудь прежде видели Петю.

А между тем мальчик понимал, что они его прекрасно помнят изнают. Матрос даже один раз подмигнул Пете, как бы желая сказать: ничего, брат,живем!

Со своей стороны, Петя тоже делал вид, что в первый раз вжизни видит матроса.

И это было весело, хотя и жутковато. Вообще у всех в лодкенастроение было приподнятое, взвинченное, какое-то чересчур радостное.

Скоро шаланда очутилась среди множества других рыбачьихшаланд, болтавшихся на одном месте против Аркадии, как это и было условленозаранее.

Целая флотилия разноцветных лодок окружила старую, облезшуюпосудину покойного дедушки.

Все рыбаки, шедшие вчера за гробом старика – малофонтанские,среднофонтанские, с дачи Вальтуха, из Арка дни, с Золотого Берега, – собралисьсегодня здесь. Пришли некоторые дальние – люстдорфские и дофиновские. Затесалсядаже один очаковский.

Все были между собой хорошо знакомы – друзья и соседи.

Пользуясь случаем, рыбаки переговаривались, свесивши руки ичубы за борт. Гам стоял, как на привозе. Каждую новую шаланду встречаликриками, брызгами, плеском весел.

Едва дедушкина шаланда, стукаясь о борты, въехала в круг,где уже плавало несколько пустых бутылок из-под пива «Санценбахера», как совсех сторон послышались восклицания:

– Здорово, Терентий!

– Осторожно! Не потопи наши калоши своим броненосцем!

– Эй, босяки, пропустите главного политического!

– Тереха! Дорогой друг! И где это ты споймал такого молодогочеловека? Нет спасения – жилет пике, бламанже, парле франсе!..

Терентий надул толстые щеки и с застенчивой важностьюраскланивался на все стороны, размахивая картузиком с пуговичкой.

– Все на одного! – кричал он тонким голосом. – Бейте хоть несразу, а по очереди. Здоров, Федя! Здоров, Степан! Здоров, дедушка Василий! О!Митя! Живой-здоровый! А я думал – тебя тута уже давно малофонтанские бычкисъели! Ну, сколько вас на фунт сушеных? Саша! Выходи на левую!

Отгрызаясь таким образом от наседавших на него старыхдрузей-товарищей, Терентий жмурился и улыбался, растянув рот до ушей. Он с удовольствиемпосматривал вокруг, читая вслух названия лодок, окружавших его.