Один шаг между жизнью и смертью - Андрей Воронин

– Я… Ты пришел сюда один?

– Как перст.

– Зачем?

– Странный вопрос. – Они уже миновали завал из мертвых тел и начали спускаться на первый этаж. – Не мог же я оставить тебя здесь!

Лена снова остановилась.

– Что теперь? – спросил Юрий, на всякий случай поглядывая вниз через перила. – В чем дело?

– Филарет, – сказала она, глядя прямо ему в лицо огромными сухими глазами, – ты дурак.

– Пошли, умная, – коротко ответил он и, отвернувшись от нее, захромал вниз, тяжело опираясь о перила.

Змей никогда не загадывал наперед больше, чем на один день, и считал, что это единственно верный способ прожить если не долго, то счастливо и беззаботно. Точно так же он относился и к прошлому: то, что было, уже мертво, и место ему в лучшем случае под обложкой фотоальбома. Если те, с кем он еще вчера штурмовал банковский броневик, рассчитывая сорвать фантастический куш, были настолько неосмотрительны, чтобы дать себя убить, туда им и дорога. Змей был молод, здоров, неглуп, обладал неплохой реакцией, стрелял без промаха и не собирался подставлять кому бы то ни было спину. Теперь он стал волком-одиночкой: все, кто., знал, где его искать, отправились парить землю, а банкира он не боялся. “Митрич” был у него в руках, потому что только Змей мог помочь ему в его отчаянном положении. Только под прикрытием его безотказного ствола банкир мог довести задуманное до конца и при этом сохранить в целости и сохранности свою нежную банкирскую задницу.

Конечно, держать в руках такую скользкую ядовитую змею, как Арцыбашев, – дело тонкое и небезопасное. Змей отдавал себе в этом отчет и с той минуты, как вышел из квартиры банкира накануне вечером, смотрел по сторонам с удвоенным вниманием. Он не расставался с мобильником, ожидая звонка: инкассатор мог возникнуть на горизонте в любой момент, и тут интересы Змея полностью совпадали с интересами Арцыбашева.

Жизнь тем не менее шла своим чередом. Змей переночевал в своей квартире – не в той, которая служила ему постоянным местом обитания, а в той, которую он полгода назад приобрел на всякий пожарный случай через подставное лицо. Квартира была расположена у черта на рогах, в Бескудникове, и представляла собой самую настоящую нору, годную разве что для того, чтобы провести там несколько ночей, скрываясь от тех, кто слишком горячо желал с ним повидаться. Такое случалось редко, и потому обстановка здесь была самая что ни на есть спартанская: скрипучая древняя тахта, в которой только по счастливой случайности не завелись клопы, древний кухонный стол с изрезанной пластиковой крышкой, пара-тройка табуретов, скудный набор посуды и двухстворчатый платяной шкаф, наверняка помнивший годы послевоенного восстановления народного хозяйства. В шкафу, как правило, было пусто. Иногда Змей хранил там оружие – дом был панельный, и устроить настоящий тайник в бетонной норе, похожей на внутренность нескольких составленных вместе обувных коробок, было практически невозможно. Здесь не было даже полов в привычном понимании этого слова: находчивые строители положили линолеум прямо на бетон.

Впрочем, сейчас в шкафу было пусто. Предусмотрительный Змей никогда не ночевал в одном помещении со своим арсеналом во избежание досадных случайностей наподобие милицейских проверок.

Змей валялся на тахте, курил, смотрел в потолок и слушал, как у соседей сверху работает телевизор. Передавали выпуск новостей. Голос дикторши слышался громко, но недостаточно четко, и разобрать, о чем она говорит, можно было с пятого на десятое. Речь вроде бы опять шла о нападении на броневик: Змей расслышал слова “перестрелка” и “долларов”. Он выпустил в потолок толстую струю дыма и скорчил невидимой дикторше рожу.

Безделье не угнетало Змея: он никак не мог отделаться от приобретенной в армии привычки ценить каждую минуту покоя на вес золота. Он мог бы пролежать на тахте и сутки, и трое, вставая только для того, чтобы поесть или сходить в туалет. Мысли его при этом текли неторопливо и плавно, подолгу застревая на одном месте. В такие минуты ему даже начинало казаться, что жизненные процессы в его теле тоже замедляются, наподобие того, как это происходит у спящей на дне замерзшего пруда лягушки.

В данный момент Змей развлекал себя тем, что воображал, как влепит пулю в инкассатора. Ему так и не удалось увидеть своего противника хотя бы издали, но он не сомневался, что это румяный пузан лет сорока или сорока пяти, обожающий закусывать водку огромными ломтями сала с мясными прослойками и имеющий в голове не больше одной извилины.

– Собаке – собачья смерть, – вслух сказал Змей, отвечая собственным мыслям. Он написал эти слова в воздухе дымящимся кончиком сигареты и с интересом наблюдал, как тают в воздухе синеватые завитки дыма. Дым был немного похож на тот, что вьется над стволом винтовки после выстрела, и Змей опять представил, как взовьется дымок и остроконечная винтовочная пуля прошьет похожее на туго набитый мешок тело инкассатора. Пять тысяч – это, конечно, не деньги за такую работу, но надо быть наивным, как первоклассница, чтобы думать, будто Змей на этом остановится. У Арцыбашева большое вымя, и его можно доить до бесконечности. Надо только шлепнуть инкассатора.

Змей подоткнул под спину скомканную подушку и принял полу сидячее положение. На полу рядом с тахтой стояли бутылка водки и чайная чашка с отбитой ручкой. Он плеснул из бутылки в чашку и стал пить медленными экономными глотками, словно в чашке и впрямь был горячий чай. Эту привычку он тоже приобрел в армии – водки там хватало не всегда, в то время как недостатка в желающих никогда не было. Прихлебывая обжигающую дрянь по чуть-чуть, можно было растянуть удовольствие, а кроме того, для достижения желаемого эффекта требовалось гораздо меньшее количество горючего.

В чашке оставалось еще на пару хороших глотков, когда лежавший на полу рядом с бутылкой телефон издал мелодичную трель. Змей не спеша поставил чашку на пол, двигаясь с замедленной грацией полусонной от холода ящерицы, и взял трубку.

– Да, – невнятно сказал он, затягиваясь сигаретой. Трубка принялась тараторить. Губы Змея медленно искривились в пренебрежительной улыбке: его собеседник наложил в штаны с перепугу, что делало общение с ним особенно приятным. Дослушав до конца, он небрежно кивнул, снова затянулся сигаретой и сказал, обдавая трубку густыми клубами дыма:

– Хорошо, хорошо. Я все понял. Еду. Да, уже еду.

Дав отбой, он бросил телефон на тахту и вскочил. От его ленивой медлительности не осталось и следа. Сборы были недолгими: сорвав с гвоздя в прихожей джинсовую куртку, он накинул ее на плечи, сунул в один карман ключ от машины, в другой – “ругер” двадцать второго калибра, бывший такой же неотъемлемой деталью его туалета, как носовой платок, пересчитал оставшиеся в пачке сигареты, вогнал пробку в горлышко водочной бутылки и вышел из квартиры.

Десять минут ушло у него на то, чтобы добраться до платной стоянки, где скучал, поджидая хозяина, белый “порше-911”, и еще десять минут занял переход от места, где он припарковался, до дома Арцыбашева. Между этими двумя пешими прогулками уместилось полчаса аккуратной, с соблюдением всех правил езды по забитым транспортом магистралям Москвы, так что через пятьдесят с небольшим минут после того, как в его норе прозвучал телефонный звонок, Змей уже переступил порог квартиры Арцыбашева.