Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

Отправляясь в город для окончания наук, Юлиан оставил Полю почти ребенком, а по возвращении нашел ее красавицей, в полной зрелости, увлекательною, и на первых же порах страстно влюбился в нее. Но он был человек благородный, потому первое движение сердца остановил разом и задумался над последствиями. Ему даже не приходило на мысль подлым образом обмануть бедную девушку, хоть она сама с детской наивностью привязалась к нему, искала опасности, преследовала его. Он знал, что не может жениться на ней, потому что родные употребили бы все средства воспрепятствовать этому и соединение их сделать положительно невозможным. Затем он решился преодолеть себя и подавить родившееся чувство.

Но любовь, это загадочное чувство, не подлежит каким-либо определенным законам, против нее еще не изобретено верных лекарств: одних она убивает, а других оживляет, нередко самая борьба с нею сообщает ей новые силы. Юлиан, поставленный в необходимость видеть Полю каждый день, жить в одном доме с нею и подвергаться нападениям девушки, уже любившей его, хоть еще не понимавшей, что делается с нею, и сжигавшей его словами, взглядом, вздохами, наконец дошел до степени страсти, граничившей с безумным отчаянием… Поля также не знала, какого рода чувство питает к Юлиану, не заглядывала в глубину своего сердца, и если ей иногда приходило на мысль, что это может быть любовь, то она почти радовалась этому желанному гостю, приносившему с собою вожделенные слезы, мучения и новый мир, хотя бы это был мир одних страданий. Не один раз, смеясь над собою, она спрашивала себя с бьющимся сердцем: "Что бы это значило?", и среди улыбки по румяному личику ее текли слезы.

"Немножко полюбить и умереть — разве мало этого? Из чего состоит наша жизнь, если не из слез и любви? Разве это не составляет счастья быть несчастливой в любви, выпить полную чашу жизни в одной капле яда и потом лечь в белый гроб с венком на голове для вечного покоя? Чего больше могу я ждать в здешней жизни?"

Так именно мечтала девушка в минуты тоскливого уединения и, не будучи уверенной ни в своем чувстве, ни в любви Юлиана, обходившегося с нею чрезвычайно холодно, заботилась не столько о спокойствии своей ничтожной жизни, сколько о горестях и счастье, какие могла принести ей минута страстной любви. О, безумна, невыразимо безумна была Поля!

Анна, более холодная в сравнении с подругой, в душевной простоте не замечая и даже не воображая чувств Поли, только смеялась над ветреностью сироты и нередко старалась умерять взрывы ее острот, веселости или печали, не видя во всем этом ни малейшей опасности. Ее сердце, созревшее раньше времени, крепко запертое от сердечных впечатлений, свободное от всех земных желаний и страстей, спало тихим сном ребенка в колыбели… Она также была женщина, но сокровища любви, какими одарил ее Бог, принесла в жертву исключительно своему семейству и, как сестра милосердия, служила только другим, забывая о себе. Любовь ей представлялась ребячеством, игрушкою, чем-то слишком земным, низким и не стоящим того, чтобы расточать на нее сокровища души и сердца…

Однажды, когда все карлинское общество, то есть полковник с женою, президент, Анна, Юлиан и Поля, вели в салоне разговор и нетерпеливо ожидали минуты, чтобы разойтись, не нарушая приличия, вдруг отворились двери, и представьте общее изумление, когда они увидели почти вбежавшего незнакомца, человека из другого света, известного нам Алексея.

Несмелый, хоть энергичный, скромный, хоть не считавший себя в нравственном отношении ниже других, Дробицкий не имел ни малейшей светской полировки, не знал общественных форм, и когда ему пришлось отдать Юлиану визит в Карлине, не знал ни приличного для визитов времени, ни того, как следует одеться и как представиться в первый раз. С одним Юлианом ему легко было вести дело, но то, что окружало его, этот другой, незнакомый ему свет, люди, говорившие иностранным языком и воспитанные совершенно в других правилах, необыкновенно стесняли его. Алексей не желал испытывать внутреннюю борьбу, боялся показаться смешным и предчувствовал унижение. Затем, войдя теперь в салон и очутившись в довольно значительном обществе незнакомых лиц, покраснел, побледнел и смешался, бросая умоляющие взоры на своего друга. К счастью, молодой Карлинский находился в салоне.

Алексей, скажем откровенно, прекрасный, когда в простой сермяге скакал на диком коне среди полей и лесов или погруженный в мечты сидел на древней могиле и повторял стихи престарелого слепца Греции, — теперь во фраке, сшитом дурно, и вообще в костюме без вкуса и изящества, представлялся почти смешным среди общества, строго соблюдавшего моду, исполнявшего все ее требования и не терпевшего даже малейшего безобразия. Прибавим к этому еще неловкость положения человека, сознававшего себя не на своем месте и служившего целью любопытных взглядов множества незнакомых лиц, и тогда поймем, почему именно Алексей опять показался Анне и особенно президенту самой мелкой и нескладной фигурой.

Юлиан тотчас представил своего друга полковнице, президенту и отчиму, Анна выразила ему радушие, желая тем приблизить к себе дикого пришельца, и Алексей сел или, вернее, упал на стул, еще не имея возможности разглядеть никого из окружающих его лиц.

Чтобы избавить друга от неприятного положения и очевидного расстройства, Юлиан хотел взять его на свою половину, но этого не позволили ему, во-первых, Анна, любопытствовавшая познакомиться со столь хваленым другом брата, потом Поля, уже смотревшая на гостя с сочувствием, и частью президент, обрадовавшийся прибытию постороннего человека, потому что он мог теперь прервать разговор свой с полковником. Одна полковница под предлогом головной боли немедленно удалилась в свою комнату, а прочие члены остались в салоне.

В скором времени Алексей успокоился, сердце перестало биться в нем, и разговор, переходя на разные предметы, начал постепенно завязываться, хотя гость почти не принимал в нем участия.

Первый предмет, поразивший глаза изумленного Алексея, были две панны, сидевшие рядом и так чудно гармонировавшие своею общею красотою, что прелесть одной из них сообщала другой блеск и привлекательность. Идеальная Анна, со своею важностью, и Поля, со своим веселым остроумием, совершенно в одинаковой степени заинтересовали его. Если кому приличнее всего жить в атмосфере богатства и величия, то, конечно, женщинам: там их климат и отечество… В бедной и душной хижине вянут прекраснейшие цветы, труды не позволяют им развиться, заботы погашают их взгляды, и едва сутки они бывают в полном развитии, на другой день из них остается лишь засохший бутон. Алексей, мечтая об идеале, столь возвышенном, как Беатриче Данте, об идеале, который, подобно этой героине, должен был бы своей