Роза прощальных ветров - Татьяна Тронина

Николай смотрел на нее, боясь пошевелиться, боясь, как бы не скрипнула половица под его ногами, – он не мог нарушить ее тихого, глубокого сна.

Он ее ненавидел. И он ее любил. Сейчас он любил ее так страстно, так трепетно, как не любил даже в самые первые месяцы их знакомства... И было ужасно жаль, что он так и не успел показать ей этой своей безбрежной, бесконечной, нежной любви. Как они могли быть счастливы... Он отдал бы ей все. Абсолютно все. Всего себя – в полное ее распоряжение. Потому что только она смогла бы правильно распорядиться его душой – в самом высшем, философском смысле. Он пожадничал, и вот – оказался в убытке.

Николай смотрел на Розу довольно долго, и за это время она так и не пошевелилась. Лицо спокойное и точно удивленное... Дыхания почти не слышно. Ее сон был похож на глубокий обморок.

Потом она повернулась на бок и потерлась щекой о подушку.

Он не мог с ней ничего сделать. Даже прикоснуться.

Но оставить все как есть Николай тоже не мог. Во-первых, она любила другого. Во-вторых, она ждала ребенка – от другого. В-третьих, она никогда не вернулась бы к нему, к Николаю, – это уже очевидно и бесспорно.

Осторожно, на цыпочках он отошел назад, остановился в темном коридоре, точно раздумывая. Затем тихонько прикрыл дверь, ведущую в комнату. Зашел в другую, в лунном свете увидел стул. Достаточно крепкий. Взял его, спинкой подпер ручку двери так, чтобы при всем желании ее нельзя было открыть изнутри. Затем в темном коридоре нашарил свои туфли, обулся, вышел вон. Запер входную дверь своим ключом.

Минуту стоял на крыльце, глядя в черно-синее высокое небо с россыпью звезд – крупных и помельче. Теперь, когда Роза была где-то там, не перед его глазами, Николай мог немного расслабиться.

– Роза... – пробормотал он и укусил себя за пальцы. – Как ты могла!

Еще чуть-чуть – и он захлебнулся бы, утонул в рыданиях, но последним усилием воли заставил себя сдержаться.

Перескочил забор, достал из багажника канистру бензина. Потом обогнул дом с другой стороны – с той, где был овраг. Осторожно, пригибаясь, прошел по узкой тропинке, облил бензином стену. Истратил всю канистру. Если займется здесь, то с дороги не сразу заметят, не так быстро поднимут тревогу (мало ли кто вздумает проехать мимо в этот час!). А когда заметят, будет уже поздно.

«Это хорошо, что она спит... Она просто не проснется. А другие... – он вспомнил тех, кто еще жил в этом доме, и сморщился от отвращения. – Других не жалко!»

Он попятился и, стоя у угла дома, достал из кармана зажигалку. Зажигалка была дорогой, и в первое мгновение Николаю стало ее жаль – впрочем, уже в следующее он разозлился на ту жалкую скаредность, которая не давала ему покоя. «Господи, да я же сотню таких зажигалок могу себе позволить!»

И он, щелкнув крышкой, бросил зажигалку вперед – туда, где были кусты, облитые бензином. Огонь вспыхнул моментально. С густым ровным гудением побежал вдоль дома...

Николай отпрянул назад, почувствовав жар. И, больше не медля ни секунды, сел в машину. И уехал, даже не оглянувшись. Он сделал, что хотел.

* * *

Праздник «розалия» существовал в древнеримском культе мертвых с I века до нашей эры и отмечался в зависимости от той или иной местности между 11 мая и 15 июля. Этот обычай, трансформировавшись в христианской традиции, до сих пор соблюдается в Италии в троицыно воскресенье (domenika rosata – «розовое воскресенье»).

(Из журнальной статьи.)

* * *

Законный супруг мирно похрапывал во сне. Не похрапывал даже, а благостно похрюкивал – точно свинья, развалившаяся посреди деревенской лужи.

– Господи, как ты мне надоел! – с тоской прошептала Варвара, приподнявшись на локте. – Юрка! Юрка, перевернись на другой бок...

– Что? Что случилось?.. – высоким вялым голосом спросил Аникеев, не открывая глаз.

– Ничего... Спать ты мне не даешь – вот что!

Аникеев грузно заворочался рядом – и теперь в рассветной полутьме перед Варварой замаячил его плешивый затылок в венчике кудрей. Она с отвращением отвернулась. «Нет, это невозможно... Отчего такая тоска, хоть вешайся?.. Ха-ха, один уже повесился! И отчего это на свете нормальных мужиков нету, одни алкоголики да слабоумные?..»

Конечно, слабоумным в прямом смысле Юрий Аникеев не был. Но он был – никакой. Безвкусный и пресный, как вываренная говядина. Уж если сравнивать, то Серега Козырев и то был лучше...

Варвара старательно зажмурилась, призывая сон.

Запахло гарью.

В этом не было ничего удивительного – иногда старуха Вершинина вставала среди ночи, чтобы изжарить Кисе куриную ножку. «Вот человек... Прожила всю жизнь бобылихой, теперь на Кису молится! А ведь сказано было – не сотвори себе кумира. Грех тем, кто собаку выше людей ставит. Батюшка в прошлую субботу говорил, что людей бог создал по своему образу и подобию, и потому всякий, кто собаку больше людей любит, ставит ее и выше бога...»

Варвара была из тех, кто в Крещенье регулярно ходит за водой, а на Пасху красит яйца.

Она уткнулась носом в подушку. Перед глазами покачивались узкие желтые ступни... И зачем она тогда зашла к Сереге! Лучше бы никогда не видела этого... И он, такой-сякой, неужели не понимал, что великий грех совершает, добровольно уходя из жизни?..

Жариться ему теперь на сковородке...

Варвара подняла голову и принюхалась. Ей вдруг стало страшно.

– Юрка... Юрка, проснись! – толкнула она мужа.

Тот замычал.

– Юра, кажется, гарью пахнет...

Варвара вскочила, распахнула дверь, выбежала в коридор. Здесь запах был сильнее и гуще. Она обмерла.

– Юра! Анжелка! Да проснитесь все! – дрожащим голосом закричала она. Некоторое время никто не отзывался. А потом раздался топот босых ног.

– Мама! – жалобно позвала Анжела. – Мама, ты где?

Варвара попыталась включить свет – но выключатель в коридоре выдал фонтан веселых искр.

– Все во двор! – страшным голосом заорал Аникеев, видимо, окончательно придя в себя. – Во двор все, кому сказал!

Варвара осторожно приоткрыла дверь на кухню – и клубы едкого дыма ударили ей в лицо. Оранжевые, страшные сполохи... Она быстро захлопнула дверь.

– Вещи, мои вещи... – стонала Анжела. – Где мои новые джинсы, я их два дня как купила?..

«Деньги и документы!» – мелькнуло в голове Варвары. Некоторое время вся семья металась по квартире, выбрасывая в окна, выходящие в палисадник, все, что попадалось под руку. Варвара накинула поверх ночной рубашки песцовую шубу (не пропадать же добру!), в хозяйственную сумку кинула содержимое особого ящика в комоде, где хранилось все самое важное. И снова принялась стремительно метать стога одежды в окно.

– Все во двор! – снова заорал Аникеев. – Дуры, живьем же сгорите!..