Коварство и любовь - Бертрис Смолл

– Вам хорошо, милорд? – промурлыкала она ему на ухо, оседлав его плотнее. Потом началась скачка. Король обнял ладонями ее ягодицы, вонзаясь пальцами в мягкую плоть.

– Я вас сейчас поцарапаю, – сказал он.

– Да! – она почти рыдала. – Да! Царапайте меня! Заклеймите меня, как свою собственность, Генрих Тюдор! – Она двигалась быстрее и быстрее, и внезапно наслаждение сокрушило обоих. Она закричала, когда внутрь ее хлынуло семя короля: – Аххх, Генрих…

Может быть, они наконец зачали ребенка, подумал король. Господи, пусть это будет так! Он отчаянно хотел иметь ребенка от этой чувственной красавицы, своей супруги, которую он обожал всем сердцем. Вот это счастье – познать такую страсть в столь немолодом возрасте!

– Милорд, вы не забудете мою просьбу? – ласково прошептала она. – Вы прикажете графу и графине Марч присоединиться к нам в поездке будущим летом. – Она поцеловала его ухо, облизнула его язычком…

– Нет, Кэтрин, не забуду, – пообещал он. Ах, эта рыжеволосая лисичка, которая заставила его вновь почувствовать себя молодым! Он отыскал ее губы и забылся в поцелуях.

Королю нездоровилось. Он и в хорошие дни отличался дурным нравом, но, когда болел, становился вовсе невозможным. Изъязвленная нога, которая в последние несколько месяцев, казалось, зажила, теперь снова причиняла ему мучения. Внезапно заросла рана, которую всегда держали открытой, чтобы отсасывать гной, и нога воспалилась и распухла. Генриха лихорадило, и он отказывался следовать советам лекарей после того, как они снова вскрыли нарыв.

– Вам нужно пить как можно больше жидкости, ваше величество, чтобы мы могли сбить жар, – сурово выговаривал королю доктор Баттс. Занимая пост главного медика при Генрихе Тюдоре, он как никто другой знал, как вести себя с коронованным пациентом.

– Разве я пью мало эля и вина? – зло проворчал король.

– Ваше величество, я уже говорил – вам нельзя пить эль, и ваше вино нужно как следует разбавлять водой. Мы хотим, чтобы вы принимали этот травяной отвар, мы смешали его со сладким девонским сидром, и он усмирит боль и прогонит жар.

Король наморщил нос.

– Воняет мочой, – упрямо сказал он.

Доктор Баттс был готов взорваться. Такого невыносимого пациента не пожелаешь ни одному медику!

– Я бы нижайше просил вас, ваше величество, – резко сказал он, – вести себя серьезнее. Вы как ребенок, который отказывается глотать горькую пилюлю! А ведь чем дольше вы страдаете, чем слабее становитесь день ото дня. Будет очень непросто вернуть былые силы! Я уверен, что королева мечтает, что вы вернетесь к ней вдвойне окрепшим! Если не поправитесь, вам не выполнить своих обязательств перед Англией!

Намек был совершенно прозрачным. Король наливался злостью, сознавая, что лекарь прав.

– Я обдумаю ваши советы, – мрачно ответил Генрих. Ему осточертело подчиняться чужим приказам, но приходилось признать, что мучения были адские. Он даже отослал Кэтрин. Ей нельзя видеть его в столь прискорбном состоянии. Он казался себе старым и жалким. Ежедневно, в шесть вечера Генрих отправлял к своей королеве гонца с новостями и заверениями в нежных чувствах, но, разумеется, не хотел, чтобы юная красавица супруга видела его больным и немощным. Король почти ничего не ел и стремительно терял вес.

Прошлым летом, перед свадьбой, с него сняли мерки, чтобы изготовить новые латы, и он был неприятно поражен, услышав, как подмастерье латника кричит:

– Талия – пятьдесят четыре дюйма!

Этого никак не могло быть! Он заставил этого дурака измерить его талию еще раз, но добился лишь того, что снова услышал:

– Талия пятьдесят четыре дюйма! Грудь – пятьдесят семь!

Унизительно.

После женитьбы он, как одержимый, истязал себя физическими упражнениями и вскоре, к своему восторгу, заметил, как жирная туша, в которую он превратился, начинает мало-помалу обрастать мускулами. Он следил за тем, что ел. И вот теперь его усилиям похудеть поспособствовала болезнь. Но не терять же мужскую силу! И король начал пить отвратительную микстуру, которую составил для него лекарь, и ему почти сразу же стало легче, отчего он разозлился еще сильнее.

Нрав короля внушал ужас. Он начал подозревать придворных. Все они только и ждут от него милостей. И народ туда же! А где благодарность?! Он решил, что поднимет налоги. Это будет им уроком! Генрих Тюдор часто вспоминал Томаса Кромвеля. Дорогой, верный Кром! Не раз слышали, как король мрачно бормочет себе под нос: «Он был самым верным из наших слуг!»

– Почему его нет с нами? – орал он на придворных, и они беспокойно переминались с ноги на ногу. – Я скажу вам почему! Потому что моего верного и преданного старину Крома казнили по ложному обвинению, под смехотворным предлогом!

Король снова винил в своих ошибках всех окружающих. Он мрачно упивался жалостью к самому себе, не желая признавать ничьего мнения, если оно расходилось с его собственными. Уже десять дней он находился вдали от жены и по-прежнему не был готов предстать перед ней.

Королеве было одиноко. Она сидела среди дам и вышивала на квадратном лоскуте парчи свой девиз под изображением розы в короне – готовую вышивку предполагалось поместить в серебряную рамочку и преподнести королю. Своим девизом Кэтрин выбрала такой: «Non autre volonteé que la sienne», в переводе на английский – «Ничьей другой воли – только его». Это было скучное и однообразное занятие, и королева скучала. Она обвела взглядом собравшихся вокруг нее дам: леди Маргарет Дуглас, герцогиня Ричмондская, графиня Ратлендская, леди Рогфорд, Эджкомб и Бэйнтон. Все те же наскучившие лица! Когда она выходила замуж, ее дядя, герцог Томас, указал ей, каких дам следует включить в свою свиту. Довольно приятные женщины, но сколько можно на них смотреть? Ей пришлось сказать Генриху, что она желает видеть вдову отца, свою унылую мачеху леди Маргарет Говард, леди Клинтон и леди Арундел – сестру, с которой она не очень-то ладила, тетку принца Эдуарда леди Кромвель, которая вышла замуж за сына Томаса Кромвеля, и миссис Стонор, которая была в Тауэре с кузиной Анной. Да уж, веселая подружка, с иронией подумала Кэтрин и состроила гримасу. Разумеется, были тут и другие дамы, но молодых среди них было мало, а веселых – так вообще ни одной.

Она пожаловалась герцогу, но он лишь сурово отчитал ее:

– Ты должна помнить, Кэтрин, что теперь ты королева Англии, богатая и знатная дама. Женщины твоего положения не плачут и не требуют развлечений, точно простолюдинки!

Ох, господи, как же скучно. Какой прок от того, что она королева, если нечем развлечься? Кэтрин почти сожалела, что стала королевой. Хорошо было при Анне, когда она была всего лишь юной фрейлиной, могла флиртовать с мужчинами и развлекаться. А теперь все веселье достается леди Анне, которая стала королю сестрой. Нет больше Анны Клевской с ее безвкусными нарядами, вместо нее все видят одетую по последней моде даму, которая танцует ночь напролет, покупает все, что душе угодно, и сама распоряжается своей жизнью, а вовсе не какой-то там мужчина. И где же справедливость?