Тосканская графиня - Дайна Джеффрис

– Он страшно исхудал. И очень бледен.

– Между прочим, я тоже нахожусь здесь, – проговорил он и снова зашелся кашлем.

Эльза не обратила на его слова внимания.

– Это Максин. Ты ее помнишь?

– Конечно, – проворчал он. – Кажется, мозги у меня на месте, и глаза тоже.

– Он стал несколько раздражительным, – вскинув брови и печально улыбнувшись, сказала Эльза.

– Но почему вы здесь… в таких условиях? – спросила Максин, озираясь вокруг.

В углу виднелась облупленная раковина, половицы оставались голые, а на единственном деревянном стуле, стоящем вплотную к стене, лежала небольшая стопка потрепанного постельного белья.

– Не так плохо устроились… зато у нас есть керосиновая лампа.

Она неопределенно махнула рукой в сторону раковины, рядом с которой стояла лампа.

– Дело в том, что про Роберто пронюхали немцы. Нам неизвестно, кто его выдал, но нацисты знают, что он прятал у себя печатный станок. Они ищут его. Через каждые пару дней мы меняем квартиру.

– Как вам удается переезжать с места на место? Я слышала, что повсюду засели снайперы.

– Трудно, конечно. Фашисты, нацисты, партизаны. Мы не знаем, кто из них кто. И постоянные карательные меры немцев за все, что угодно, любой самый маленький проступок. Стреляют, как только тебя увидят.

– Боже мой, надо немедленно отправить вас подальше от Рима. У вас есть фальшивые документы?

– Священник обещал достать. Должны принести сегодня, чуть позже. Но вам нет нужды беспокоиться, с нами все хорошо. Люди нам помогают. А теперь расскажите, пожалуйста, как там София.

Максин опустила голову, потом заговорила:

– Сильно расстроилась, когда узнала, что Лоренцо пропал.

– У нас нет никаких известий о нем, но я опасаюсь худшего.

– Есть причины?

– Особых причин, конечно, нет, – покачала она головой, – но когда человек неожиданно исчезает без следа, мы всегда опасаемся худшего.

– Послушайте, я должна скоро встретиться с одним своим другом. Я очень хочу помочь вам обоим уйти в безопасное место. София не простит мне, если я брошу вас здесь. Так что сейчас я уйду, но позже вернусь, принесу еды, и, надеюсь, у нас будет план действий.

Эльза бросила на нее пронзительный взгляд:

– Вы очень добры, но в этом нет нужды… Только вот что… Прошу вас, не говорите Софии ни о том, где мы находимся, ни о болезни Роберто.

– Но она будет спрашивать.

– Если она узнает, то помчится сюда, а я этого не хочу… Пусть остается в Кастелло, там безопасно.

Максин все поняла и решила ничего не говорить им о том, чем София занималась во Флоренции. До нее начал доходить смысл поговорки: в каждой избушке свои погремушки.

На следующее утро перед рассветом Максин и Марко не спали, прислушиваясь к звукам рокочущих в небе моторов, которые становились все громче и громче: волна за волной над городом низко летели самолеты союзников. Пронзительный вой воздушной тревоги сменился громким свистом падающих бомб, криками и взрывами, похожими на страшные удары грома, словно сами боги вознамерились разнести вдребезги все, что ни есть, на земле под ними. Дробно застучали пулеметные очереди, снова и снова. Максин зажала уши, услышав где-то на улице истошные вопли, но они продолжали звенеть у нее в голове. Когда все закончилось, снова послышался вой сирены: отбой. Она выбралась из постели и вышла из дома; облака пыли и дыма немного рассеялись, и по улице помчались немецкие патрульные машины.

Скоро они попытаются тайно вывезти Эльзу и Роберто из города. Накануне они с Марко допоздна сидели и обсуждали свой план, продумывая его до мельчайших деталей. Они выдадут себя за одну семью, сядут на поезд и уедут как можно дальше от города на северо-восток, в холмистую сельскую местность. У Марко есть бабушка, которая все еще живет в горной деревушке к югу от Рима, и было бы лучше поехать к ней, но южные направления усиленно охраняются немцами. И как бы то ни было, с северо-востока ближе добираться до Кастелло.

Она вернулась в дом, снова залезла в постель и свернулась рядом с Марко калачиком. Он что-то пробормотал во сне и протянул к ней руку.

– Я люблю тебя, – прошептала она. – Я люблю тебя.

Она вспомнила, что говорила мать: «Если любишь кого-то, ты просто любишь, несмотря ни на что».

Он повернулся к ней и ласково убрал волосы с ее лица.

– Когда закончится война… – начала она, но он приложил палец к губам, чтобы она замолчала.

Желая непременно продолжить мысль, она начала снова:

– Когда война…

На этот раз он остановил ее, накрыв ее губы своими. Поцелуй на брошенном на пол матрасе в смрадной комнате, которую он отыскал для ночевки, был долгим и многогранным. Его смысл состоял в непроизнесенных словах, его страстность происходила от невозможности загадывать наперед. Максин хотела, чтобы он вечно пребывал в ее жизни, но вечности для них не существовало. Ее просто больше не было.

Они снова отдались друг другу; только так сейчас можно было каждому из них утешить другого. Как он обворожителен, думала она, сколько в нем страсти, мужества, силы духа… она любила в нем каждую клеточку его существа, каждое движение его тела, с каждым вздохом ее охватывало ощущение чуда. Ему удалось пробудить ее окованную, словно панцирем, душу, и столь тщательно возведенные ею преграды рухнули перед ним. Да, она любит его. Это непререкаемая истина, она никогда не любила его так, как сейчас, когда они настолько близки, насколько возможно. Никакие нацисты не могут этого отнять. Это дарованное самим Богом ощущение чуда в тысячу крат сильнее и крепче, чем страх и ненависть. В нем вся надежда, вся жизнь, оно пробуждает в ней силы необъятные.

Когда все закончилось, глаза ее горели невыплаканными слезами. Губы Марко неслышно шевелились, но она понимала каждое его слово. Ti amo anch’io[33]. Каждой частичкой своего существа она поняла: он говорит, что тоже любит ее.

– Я устала, – сказала Максин через некоторое время.

Он приподнялся на локте и поцеловал ее в лоб:

– Мы все устали, tesoro. Устали и боимся.

– И все же делаем то, что должны делать.

Он тяжело вздохнул:

– А что еще остается?

– Найти где-нибудь подальше тихое местечко и спрятаться.

– Пока все не кончится?

Она кивнула.

– Ты это серьезно?

– Нет, конечно… нет.

Но где-то в глубине души она понимала, что для нее это очень серьезно. Ей хотелось укутать его покрепче и спрятать где-нибудь в надежном месте.