Боевые псы Одиума - Роман Глушков

– Дай-ка поразмыслить… – Бунтарь изобразил задумчивое лицо, но уже в следующий миг хищником набросился на Невидимку и заключил ее в крепкие объятия. Она стала вяло отбиваться, что входило в их традиционную любовную игру. Но сопротивление подруги, согласно той же традиции, продлилось недолго…

Конечно, по истечении суток такого многопланового отдыха, который в целом укладывался в известную превенторам теорию о восстановлении сил посредством смены нагрузок, нельзя было отблагодарить партнершу так, как того она заслуживала. Но поскольку Невидимка сама была порядком утомлена долгим курсом «восстановительной терапии», никто из любовников не жаловался на слегка упавший темп их жаркой игры. Впрочем, глубокий спокойный сон, сморивший затем Бунтаря и Невидимку, обещал избавить их от усталости и придать сил на исполнение задуманной авантюры, успех которой ставился пока под большое сомнение…

Когда Бунтарю довелось познакомиться с другими членами группы «Атолл», он открыл для себя одну любопытную закономерность. Все находившиеся под командованием Креветки конфедераты носили аналогичные «морские» прозвища: Осьминог, Кальмар, Медуза, Краб, Удильщик, Моллюск и прочие. Эта приверженность глубоководной тематике объяснялись просто: раз уж борцы за сетевую свободу залегли на дно, то и атмосфера в коллективе должна поддерживаться соответствующая. Из чего следовал вывод, что как только возрожденная армия конфедератов вновь заявит о себе в полный голос, все эти «придонные» обитатели тут же поменяют свои нынешние конспиративные клички на что-нибудь более звучное и авторитетное. А разросшаяся группа, возможно, сменит свое название на «Архипелаг» или, при хорошем притоке бойцов, даже на «Материк».

Единственный, кто вот уже на протяжении почти полувека не менял своего второго имени и не собирался это делать в дальнейшем, был конфедерат по прозвищу Планктон. Ветеран освободительного движения, он являлся самым пожилым обитателем базы, практически стариком: костлявая сутулая фигура; длинные руки, при взгляде на которые создавалось впечатление, будто их долго вытягивали на каком-нибудь пыточном станке (впечатление лишь усилилось, когда Бунтарь заметил, что левая рука Планктона и впрямь чем-то сильно изуродована); осунувшееся морщинистое лицо, дряблые щеки, обрамленная редкими седыми волосенками плешь, шелушащаяся бледная кожа с синими прожилками… Довершали этот неприглядный портрет большие, прямо-таки ископаемые очки с невероятно мощными линзами. В них красные воспаленные глаза Планктона становились размером с яблоко и уже казались глазами не человека, а чудовищно огромной жабы. К тому же у престарелого конфедерата были явные проблемы со слухом, и, чтобы найти с Планктоном взаимопонимание, Бунтарю приходилось почти кричать, так как слуховым аппаратом старик почему-то не пользовался.

Однако, несмотря на столь немощный вид, рассудок у ветерана сохранился на диво ясным, пусть даже он все время бормотал под нос какой-то стариковский бред. Именно трезвый рассудок и не утраченное с годами мастерство были главным достоинством не только самого ветерана, но и всей его группы. Планктон олицетворял для «Атолла» этакое орудие главного калибра и по совместительству – символ удачи. Старый конфедерат обладал неисчерпаемыми знаниями и солидным опытом ведения подрывной деятельности на тех фронтах, где оппозиционеры продолжали свою войну с правительством.

О талантливости Планктона говорил и тот факт, что официально этого человека попросту не существовало, причем уже достаточно давно. Копия свидетельства о смерти некоего гражданина Антона Быкова висела у старика в рамочке на самом почетном месте – таком же, как то, где у Креветки находился портрет генерала Ли. Покойный Быков прожил на белом свете немного – всего двадцать три года, после чего скоропостижно скончался от внезапной инфекционной болезни. В действительности же он, постаревший на сорок с лишним лет, стоял сейчас перед Бунтарем и пялился на него сквозь выпуклые линзы очков своими «жабьими» глазами.

– Это, мистер Первый, и был в свое время мой экзамен на зрелость, – указав на свидетельство, скрипучим голосом сообщил Планктон Бунтарю. – Где-то далеко отсюда, в одном южном городке, даже соответствующая могилка имеется, н-да… Для таких отщепенцев, как я, считалось наивысшей доблестью доказать властям, то что ты – мертвец. Причем так убедительно, чтобы власти никогда не сумели доказать обратное. С тех пор я, можно сказать, стал привидением: ни документов, ни прав, ни страховок. Почти такой же призрак, как твоя подруга, разве только в пустой комнате прятаться не умею. Поэтому и зовут меня Планктоном: я незрим и я повсюду, во всех уголках информационного океана, н-да… Ну и само собой подкармливаю здешних «креветок» и «каракатиц», хе-хе!

Смех старика больше напоминал кашель поперхнувшегося и даже вызвал у Бунтаря естественное желание постучать собеседнику по спине. Однако вместо этого Первый лишь отметил, что судьба свела превенторов с очередной уникальной личностью. Вероятно, даже более уникальной, чем они сами.

– Ты хоть иногда в город-то выходишь? – поинтересовался Первый. Старик был настолько тощ и бледен, что, поставь позади него яркую лампу, и она просветила бы Планктона насквозь.

– А что я в вашем городе забыл? – искренне удивился ветеран. – Молодежь меня тут поит-кормит; к женщинам, поди ты, лет двадцать как равнодушен; а воздух Креветка на моем ярусе прогоняет через дорогущие фильтры. Так что воздуха чище, чем здесь, сегодня, пожалуй, и в заповедниках нет. К тому же у меня с детства агорафобия – как только попадаю на открытое пространство, так сразу начинает колотить мандраж. Именно из-за этой болезни я в молодости и сдружился с информатикой. Дни и ночи напролет от компьютера не отходил. Возле него, наверное, и окочурюсь, н-да… Ладно, давай ближе к теме. Креветка сказал, что вы решили раздобыть в штаб-квартире «Звездного Монолита» кое-какую секретную информацию. Дело похвальное, и мне оно по душе. Давненько я, надо признаться, ни в чем подобном не участвовал и очень уж хочется снова в бой, н-да… Так что, если «Атолл» решит в это ввязаться, без моего содействия вам не обойтись. Насколько я в курсе, вы ведь только ультрапротектор умеете взламывать, а в нашем деле почти ничего не смыслите.

– Все верно, – подтвердил Бунтарь. – Поэтому основную часть работы волей-неволей придется выполнять вашей группе.

– Основную часть работы?! – Опять было непонятно, смеется старик или кашляет. – Хотите сказать, что взлом ультрапротектора для вас – мелочь?

– Ну, если учесть, сколько усилий и времени мы на это тратим, то, видимо, так оно и есть, – не стал отрицать Бунтарь.

– Черт возьми, знал бы ты, парень, как приятно мне, старой развалине, такое слышать! – Будь Планктон помоложе, он бы, наверное, на радостях даже запрыгал. – Думал, уже и не доживу до этого дня, н-да! С тех пор как двадцать лет назад кучка проклятых умников запатентовала свой ультрапротектор, у меня в жизни настала такая черная полоса, что хоть в петлю лезь. До войны еще куда ни шло, зато потом, когда эта «ультра-зараза» стала такой же распространенной, как зубная щетка, для меня в Эй-Нете почти все двери наглухо позакрывались. А те, что доступны, еще поискать надо. Мои удачные послевоенные взломы можно пересчитать по пальцам одной руки. Вот этой! – С горькой усмешкой старый конфедерат продемонстрировал свою покалеченную левую руку, на которой недоставало двух с половиной пальцев. – Ультрапротекторы теперь ставят везде, где только возможно, поэтому для меня в Эй-Нете сегодня такая тоска, н-да… За что, спрашивается, боролись?.. И если ты, парень, дашь мне возможность снова оседлать этого конька, я тебе всю оставшуюся жизнь буду благодарен. Давай начистоту: сколько мне еще небо коптить? Год, два… Вряд ли за это время для меня подвернется что-нибудь более стоящее, чем твой «Звездный Монолит». Пусть даже у нас с вами ничего не выйдет, зато ты сделаешь старику такой подарок, о каком я, возможно, всю жизнь мечтал, н-да!