1612 год - Дмитрий Евдокимов

Маржере даже поморщился от досады. Ведь именно такого заявления и ждет Шуйский, чтобы задержать послов подольше!

Туповатый Татищев, не поняв, что дело сделано, решил еще больше подзадорить послов и начал оскорблять короля:

— Ну какой Жигимонт король? Никто его не слушается, многие дворяне его не признают и хотят прогнать с престола. Воевать не умеет, с одной стороны татары лезут, с другой — шведы. Как с таким королем переговоры вести?

Однако Гонсевский, поняв, что допустил дипломатическую ошибку, на удочку не попался и ответил холодно-презрительно:

— Мы ничего не знаем о внутренних наших беспорядках, о которых здесь толкуют, и не думаем, чтобы они были. Правда, мы люди свободные, привыкли говорить свободно, охранять права, вольности и свободу народную. Но это нельзя считать беспорядком. Хоть бы и случились в нашем отечестве какие-нибудь недоразумения между людьми, в нашем народе достанет доблести, чтоб пожертвовать своими частными выгодами для отечества. И если осмелится оскорбить нас посторонний неприятель, то наши легко между собою согласятся и не дозволят чужеземцам посягать на свободу и вольность нашу.

Мстиславский поспешил замять бестактность дьяка, вернувшись к прежней теме разговора. Со вздохом он сказал:

— Все это сделалось за грехи наши. Вор этот и нас и вас обманул. Вот Михайло Нагой, родной брат царицы, он назвал себя его дядею — спросите его! Он вам скажет, что это был вовсе не Димитрий, настоящий Димитрий в Угличе, за его телом поехал митрополит Филарет Никитич с архиереями, они привезут его и похоронят между предками его. А ваше слово об отпуске вашем и всех польских людей мы доложим великому государю и дадим вам ответ.

Обманутый миролюбивым тоном, Гонсевский попросил позволения повидаться с Мнишеками, но Мстиславский наотрез отказал, памятуя наставление Шуйского ни в коем случае не допускать такой встречи.

На выходе Маржере будто невзначай оказался рядом с Гонсевским:

— Боюсь, вы дали выгодный козырь Шуйскому. Теперь у него есть повод подольше не отпускать вас в Польшу. Он будет жаловаться королю на вашу угрозу и требовать замену посольства. А это дело долгое…

— Но каков бестия! Обвел нас вокруг пальца.

— Я это понял, когда спросил о своем вознаграждении…

— И что же? Неужели отказался заплатить обещанное?

— Он сказал: «Послы тебе обещали, пусть они и платят».

— Увы, Маржере, посол беден, как и ты. Единственная надежда на короля. Можешь ли ты срочно выехать в Краков, чтобы поведать о происходящем?

— Меня не выпустят так просто. Я тоже слишком много знаю, как и господин посол. Правда, есть купец Масса…

— А, это тот пронырливый молодой человек с лукавой рожицей? Он сможет проникнуть ко мне?

— Сейчас вряд ли. Шуйский приказал усилить охрану. С меня ведь тоже глаз не спускают.

Маржере убедился в этом, навестив в последний раз свою возлюбленную. Рыдая, она рассказала, что ее деверь Иван, видно по поручению Шуйского, дознавшегося о ее связи с Маржере, приказал ей немедленно выйти замуж за соседа, боярина-вдовца.

На обратном пути посольство миновало дворец, где располагался воевода Мнишек. Гонсевский увидел его стоявшего у окна рядом с дочерью Мариной. Гонсевский замахал кружевным платком. Воевода заметил его, что-то хотел крикнуть, но передумал, лишь растерянно улыбнулся и развел руками. Шуйский лишил его всего имущества, включая тридцать бочек токайского. Марине же вернули ее арапчонка, платья и… пустые сундуки.

…Князь Дмитрий Пожарский в числе немногих оставшихся при дворе стольников был зван на государево венчание. Видно, наслышан был Шуйский, что князь отказался в свое время от лестного предложения вельможи Ивана Хворостинина войти в число близких людей императора.

Вместе со своим неразлучным Надеей и десятком верных дружинников он скакал из родового имения Мугреева. При подъезде к Москве ему встретился возок, в котором отправлялся в Уфу бывший дьяк Посольского приказа старый знакомец князя Афанасий Власьев.

Не думая о возможных неприятных для него последствиях, Дмитрий спешился и властным жестом приказал приставу, сопровождавшему возок, остановить поезд.

— Как живешь, подобру ли? Здоров ли? — участливо спросил Пожарский, не ожидая, пока Власьев, покряхтывая с непривычки, самостоятельно выберется из возка.

— Далеко ли собрался? — осведомился князь.

Власьев покосился на пристава, который с любопытством слушал разговор, и ответил коротко:

— В Уфу, на воеводство.

— А что не по Казанской дороге?

— Там казаки пошаливают. Сказывают, идут на Москву с царевичем Петром.

— Петром? — удивился князь.

— Сын у покойного Федора появился. Не слышал?

— Не сподобился. А что в Москве делается?

Власьев вновь покосился на пристава:

— Завтра государь наш законный, Василий Иванович, венчается на царство.

— Знаю. Сам зван ко двору.

Пристав неожиданно отвлекся, увидев скачущего из Москвы одинокого всадника, и Власьев произнес слова, которые Пожарскому потом довелось слышать слишком часто:

— Смутное время наступило, князь. Смута — в умах, смута — в душах, смута — в сердцах. Люди не знают, кому и чему верить. Димитрий не сумел удержать царство, но и Шуйский — не царь.

— Что так? И знатен вельми, и умом не обижен.

— Умен-то умен, да недогадлив. Глупость за глупостью делает, — досадливо сказал дьяк. — Я, конечно, не советчик ему, но поглядел — с поляками поссорился, чужеземцев со двора гонит. Самых отъявленных недругов своих воеводами на границу с Москвой прогнал, они же первые ему и изменят. На престол сел без Земского собора, не понимает, что власть Москвы ничто без поддержки всех городов. Стоит им откачнуться — и Москве не бывать! Попомни мои слова!

В этот момент пристав, видя, что всадник проскакал мимо, вновь повернулся к старым знакомым.

Опытный дипломат, не меняя голоса, переключился на другую тему:

— И мой тебе совет, князюшка: служи верно государю нашему, и он тебя вниманием не оставит.

Пожарский тепло взглянул на осунувшееся от переживаний лицо дьяка, потрепал по плечу:

— Держись! Надеюсь, что скоро вернешься в свой московский дом.

Власьев усмехнулся:

— Мой дом — теперь не мой.

— В казну взяли?

— Мой дом удостоен высокой чести: в нем царица будет жить.

— Царица?

— Марина со своим отцом и братьями. Под крепкой стражей, конечно. Думал ли я, что мой скромный терем под царские хоромы пойдет? — Он досадливо покачал головой и повторил: — Смутное время, ох смутное…

Долго еще ехал князь, не торопя коня и низко опустив голову. Он вспоминал Земский собор, когда люди со всей Русской земли умоляли Бориса надеть шапку Мономаха. Ликование в войсках, когда будущий царь закатывал пиры сразу на десять тысяч человек. Его венчание на царство, когда он давал обет Богу, что поделится последней рубахой с нуждающимися. И вдруг страшный голод, калики, голосящие на площадях, что Бог проклял Бориса за злодейское убийство царевича Димитрия и что проклятие это ляжет на головы его детей.