Я и мой летучий мышь - Дарья Ковальская

— Вот и славно. Тогда больше не отвлекай меня.

И свечение камня погасло уже окончательно.

Сижу в темнице. Холодно. Суму граф утащил с собой, что, в сущности, обидно. Кутаюсь в куртку, если еще и капюшон нацепить — совсем хорошо получится. Смотрю на дверь и думаю о том, сколько меня здесь продержат. А еще… еще я рада, что все закончилось. Шею больше не сдавливает невидимый поводок, я перестала бояться того, что голова в любой момент может отделиться от тела. Да и башня эта с камнем…

Я, оказывается, устала бояться. Устала постоянно думать о смерти, пытаться быть вежливой с тем, кого ненавижу. Сейчас на душе так спокойно, словно все закончилось. Ложусь на деревянную лавку и закрываю глаза. В куртке тепло и уютно. Жестковато, конечно, но и не в таких условиях приходилось спать. Устала я что-то… Завтра подумаю о том, как отсюда сбежать, пока надо поспать.

Разбудил меня шелест крыльев и тихий скрежет. Открываю один глаз и изучаю нечто трепыхающееся на решетке двери. Это нечто тихо материлось и изо всех сил пыталось протиснуться внутрь.

— Пых? — Сажусь и морщусь от боли в шее и спине. Н-да, старовата я стала для таких ночевок. Хотя, может, просто организм не выдерживает ритм последних недель.

— Кэт? — В темноте блеснули два глаза. А за спиной Пыха появился факел, осветивший убогое убранство камеры.

— Ты хоть помнишь, какое сегодня число? — уточнил мышь и таки протиснулся внутрь, едва успев расправить крылья над самым полом. Впрочем, его это не сильно уберегло, и мышь плюхнулся на пол, ойкнув и проехав на пятой точке вперед.

— Тебе помочь?

— Нет… спасибо, — с трудом вставая и оглядываясь на дверь.

Я тоже посмотрела на решетку и не могла не узнать взгляд алых, словно подсвеченных изнутри, глаз Кэрта.

— Сегодня полнолуние! — возвестил мышь, вставая и снова взлетая над полом.

— Да?

— Да. — На этот раз он плюхнулся мне на колени, где недовольно завозился и пару раз чихнул. — А это значит, что пришло время заканчивать ритуал. Ты, кстати, чего тут забыла? Он тебя запер, да?

— Да.

Грохот и пыль прервали наш диалог, заставив закашляться. Дверь вышла из пазов и медленно отъехала вбок вместе с кусками стены и пола, в которую была вмурована металлическая рама. Кэрт вошел, удерживая ее на весу легко, как перышко, и аккуратно прислонил к стене справа.

— Не передумала? — напомнил о себе Кэрт.

Пых замолк и тут же надулся. Он терпеть не мог, когда его перебивали. Смотрю на Кэрта. Никогда еще я не видела его настолько напряженным. Глаза сужены, плечи отведены назад, походка, голос — изменилось все. Словно все те маски, что он примерял до этого, — надоели и стали ненужными. Передо мною снова стояла моя личная тень, так сильно напугавшая во время своего первого появления. Ничего человеческого. Даже движения — и те слишком быстрые, резкие, словно он постоянно сдерживает свою мощь, заставляя себя жить в наших временных рамках. Заставляя себя сдерживать ярость, клокочущую внутри. И этот ад в глазах… Кажется, словно моя душа уже там, уже смотрит на огненную бездну, задыхаясь от жара и ужаса.

— Нет, не передумала. — Еще как передумала. Только вот кое-кто умный однажды научил меня: никогда не отступай от данного слова. Ври, воруй, можешь даже стать убийцей. Но от слова не отступай. А иначе даже отбросы общества начнут смотреть на тебя свысока, и за твою жизнь никто не даст и ломаного медяка. — Но есть одно условие.

— Какое?

Он спокоен, настолько спокоен, что это пугает. И страшно нервирует. Даже Пых притих на коленях, не решаясь что-нибудь сказать или сделать, а он всегда хорошо чует, если запахло жареным.

— Ты должен дать мне клятву, что не тронешь ни меня, ни моих друзей… и вообще никого из живых существ в этом мире.

Он улыбается? Нет, показалось. Но я готова поклясться, что на миг эти тонкие губы тронула усмешка. Где я прокололась? Что не так говорю?

— … Только после этого я согласна тебя освободить.

— Клянусь.

Легко и просто. Протянув мне левую руку с невидимым браслетом — последним из трех, сковывавших его силу. Смотрю на него и вспоминаю разговор с привидением. Что-то она там про кровь говорила.

— На крови… — хрипло, с трудом сглатывая. Да что ж такое, почему именно сейчас он так меня пугает? — Клятва должна быть скреплена твоей кровью.

Секунду он молча смотрел на меня. Алое зарево глаз прорезали черные вертикальные зрачки. Стены вокруг меня начали покрываться трещинами, а температура резко опустилась, заставляя ежиться от холода.

— Ты достаточно поиграла со мной. Один браслет не сможет удерживать меня вечно. И если я захочу, то обойдусь и без твоей помощи. Только вот потом… не только ты, но и все, кого ты знаешь, — будут умирать так долго и так мучительно, что ты тысячекратно проклянешь себя и весь свой род за поганые слова, что извергла твоя глотка. — Голос его стал глуше, ниже, перешел в тихое, на грани слышимости, рычание мощного зверя. Волосы — длинные, черные — распрямились и наподобие игл дикобраза отклонились назад и окрасились алым. На лбу прорезались рога, зубы стремительно менялись, так же как и все его тело. Он рос. Нависал надо мной, психуя из-за того, что я решила взять с него клятву.

— Сколько тебе лет?

Молча смотрю на него, не понимая, что я несу. Он — смотрит в ответ, опираясь мощной чешуйчатой рукой о стену и кроша камень острыми кривыми когтями, отливающими каким-то непонятным металлом.

— Десять тысяч пятьсот сорок девять. — Рычание стало настолько явным, что Пых, пискнув от ужаса, забрался мне под куртку. Шерсть пушистика стояла дыбом, а сам он мелко трясся и… не сумел совладать с инстинктами — по моему животу потекло что-то теплое, но сейчас мне было не до того.

— Ты молод, дэймос. Так молод, что будешь поступать по велению не разума, а прихоти. Я не могу этого допустить. Можешь беситься, сколько тебе угодно. Только если ты разорвешь оковы — подозреваю, что я умру, а вместе с моей смертью на тебе вновь захлопнутся те браслеты, что я уже успела снять. Ты этого хочешь?

Черные зрачки пульсировали, то расширяясь, то снова сужаясь. Мне его было почти жаль. Одинокий, озлобленный, оскорбленный, он мечтал о свободе столько столетий… столько лет вынужден был лебезить и преклоняться перед слабейшими из слабых. Со своей силой, мощью он походил на сказочного джинна, который рвался выбраться из бутылки и уничтожить этот мир, которому не было до него никакого дела.

— Я не хочу обидеть тебя или унизить. Я просто хочу, чтобы ты понял. Все проходит. Боль, ярость, обида, тоска, одиночество… все проходит. А память остается. И если ты уничтожишь все — с чем ты останешься? Один? Без друзей, близких, без тех, кому ты дорог. Я не знаю, как устроены дэймосы, но мне показалось, что иногда ты улыбался искренне.