Хвост виляет собакой - Ларри Бейнхарт

я уверен, что однажды мы это сделаем. В друзьях и есть весь смысл. Мы обсуждаем войну на Ближнем Востоке, а у меня там есть друзья, и с ними будет проще сотрудничать. Я могу позвонить прямо сейчас, и Хосни Мубарак – ему там, в Египте, сейчас нелегко – возьмет трубку, хотя в Каире Бог знает который час. У кого-нибудь есть такие часы, которые показывают время в шести разных зонах? Поймите, Дэвид, это не потому, что я президент Соединенных Штатов, а потому, что он знает, что Джордж Буш – его друг. Барб включила его в список получателей наших рождественских открыток. Я знаю, что он не христианин, но суть Рождества и не в этом. Рождество нужно учесть – было бы хорошо, если бы мы смогли провести войну в Рождество. В праздничный сезон всегда складываются отличные истории. Военнослужащие, в том числе женщины – не будем забывать о наших женщинах на службе, они делают прекрасную работу, – находятся вдали от дома и получают письма. Дети сидят за столом, а на месте папы – или мамы, если уж на то пошло, – стоит пустой стул. Кто-то объясняет, что папа обеспечивает безопасность в мире, чтобы это не пришлось делать детям.

– В этом что-то есть, – сказал Кравиц. – Вы оставите свой след в истории. Господи, а ведь все говорят, что американский век закончился. Мы покажем недоброжелателям, да и всему миру, что американскому веку еще очень долго до конца. Клянусь Богом, мне кажется, это только начало.

Джеймс Бейкер наблюдал за тем, как Буш принимает решение о видеовойне. Если президент пойдет на это, его госсекретарь должен будет принять решение: оказаться на передовой или спрятаться подальше. Его главный приоритет – убедиться, что мир знает, что он имеет к этому такое же малое отношение, как и к выбору Дэна Куэйла.

– Что, если СМИ сделают с нами то же самое, что они сделали во Вьетнаме? – спросил он.

– Надо, чтобы война была короткой, – сказал Кравиц. – У меня есть несколько теорий о власти прессы и обращении с ней. Суть в том, что пресса пишет только то, что ей говорят[112]. Если говорить ей в основном то, что вы хотите, чтобы она услышала, то именно это она и будет транслировать. Это не вопрос цензуры или недопущения их к источникам. Если вы будете двигаться быстро, то вы и будете единственным источником.

– Болезненная правда, – продолжал Кравиц, – заключается в том, что если бы война во Вьетнаме продлилась месяц, власть получила бы полную поддержку СМИ.

Я не хочу приводить абсурдный пример, но представьте себе Супербоул. Теперь представьте, что у него нет четвертой четверти. И вообще нет никакого конца. Никто не знает, когда закончится игра и закончится ли вообще. Они играют весь день. Потом всю ночь. Следующий день, следующий вечер, всю неделю. Все больше и больше игроков с обеих сторон получают травмы. Вперед выходит одна команда. Потом другая. Ограничения по времени нет. Нет максимального результата. Они просто продолжают продираться сквозь грязь. Весь первоначальный состав выбыл, покалечившись. Теперь калечатся запасные. И запасные запасных. Тренеры хватают с улицы парней, которые не хотят играть, и заставляют их выходить на поле. Они тоже становятся калеками. Там много грязи. Очень скоро Америка устанет от такого Супербоула.

Даже спортивные репортеры, которым платят за то, чтобы они были болельщиками, заскучают наблюдать за такой долгой игрой. От скуки они придумают вопросы: правильно ли, что страдает столько людей? Не пора ли прекратить игру? Зачем мы играем? Может быть, это игру следует запретить? У них нет никакого злого умысла. Им просто нечем больше заняться.

– Критики не убивали Вьетнам. Просто это был паршивый фильм, который слишком затянулся. Люди стали уходить с сеанса. А вот Вторая мировая война была отличным фильмом, идеальной историей, хорошо сыгранной, с хорошим темпом. Все хотели досмотреть ее до конца.

Президент что-то задумал. Он встал и принялся расхаживать, жестикулируя на ходу.

– Парни, я собираюсь раскрыть вам один секрет. В обычной ситуации я бы этого не сделал. Я бы унес тайну с собой в могилу. Но я думаю, что мы вчетвером зашли достаточно далеко, и я не думаю, что нас повесят по отдельности. Нас повесят всех вместе. Хотя нас вообще вряд ли будут вешать, ведь никто не понимает наших мотивов. Возможность стать лидерами. Шанс наконец-то вывести Америку из вьетнамского маразма. И показать миру, что мы – не покалеченный или связанный гигант, как бы это ни называли. Мы – не бумажный тигр.

– Вы только выслушайте меня. Гитлера должен сыграть Саддам Хусейн. Он мой друг. Я знаю, что это решение принимает директор по кастингу, – сострил президент, – и надеюсь, что ты не почувствуешь, что я наступаю тебе на пятки, Джон. Друзья ведь называют тебя Джоном? Так? Или Линком?

– Я согласен на Джона, господин президент.

– Можешь называть меня Джорджем, я не против. Если мы когда-нибудь пойдем с тобой по телочкам, сможешь называть меня Буши. Так, Джимми?

Когда президент был доволен собой, он начинал шутить. Но затем он вернулся к делу.

– Я пытаюсь сказать вам, что имел дело со всеми этими людьми. Моего опыта достаточно, чтобы судить, с кем можно вести дела, а с кем нет. Есть секреты, которых я не могу вам рассказать, но Саддам Хусейн, там, в Ираке, вполне может быть тем человеком, которого можно задействовать в этой истории с новым Гитлером[113].

– Мне нравится в Саддаме то, что он честно играет в игру. Он заключил сделку и, черт возьми, выполнил свою часть. И он не сливает информацию в прессу. Не то что эти иранские ублюдки. Они сливают информацию, а в мокрых штанах остаемся мы[114]. А когда он узнал, что мы помогаем Ирану противостоять ему, разве он удрал с позором? Нет. Он сразу же вернулся и знаете, что он сказал? Он сказал: «Эй, ребята, если вы решили так поступать, то давайте мне еще. Уравновесьте все, вы у меня в долгу». Понимаете теперь, почему мы можем иметь с ним дело? Мы можем сказать Саддаму Хусейну: «Как насчет вторжения в Кувейт? Ты будешь выглядеть героем для арабского мира, таким же великим, как Гитлер. У нас будет война, и пусть победит сильнейший». Он любит добрую драку.

Бигл, достаточно раскрепостившись с президентом, чтобы начать делиться своими ощущениями и видением, воодушевленно сказал:

– Я это вижу как множество низкотехнологичных видеозаписей высокотехнологичных операций. Например, ночные бомбардировки в инфракрасной съемке.