"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - Рудольф Фон Риббентроп

«Я никогда не одобрял договоров с немцами, потому что немцы редко их соблюдали».

Думал ли Ванситтарт о договоренностях с немецкой конспирацией, не сдержавшей своего слова британскому правительству, а значит, и Польше? Может быть, в высказанной здесь глубокой неприязни к немцам отразилась горечь «обманутого обманщика», осознавшего последствия своей ошибки: положиться в одном из решающих вопросов существования Британской империи на мелких конспираторов. Ванситтарт уже в ходе войны осознает, что эпоха Британской мировой империи подошла к концу и что он внес свой вклад в ключевом пункте в ее стремительный упадок. Его горечь можно понять.

Я слышал после войны, он отнесся так же негативно и к братьям Кордт, когда они обратились к нему за подтверждением их вышеописанной роли. Тогда они, наверно, и подступились с просьбой о нужном заявлении, в конечном итоге, к Галифаксу. Старик Аденауэр знал, почему он отказал именно этому Эриху Кордту в восстановлении в Министерстве иностранных дел:

«Он обманул Риббентропа и мешал его политике. Что даст мне уверенность, что он не обойдется так же и со мной?»[281]

Все европейские державы, при участии которых началась Вторая мировая война — Англия, Франция, Польша и Германский рейх, — вне всякого сомнения надеялись избежать той войны, которая, в конечном итоге, на самом деле вспыхнула. Англичане, французы и польское правительство возлагали надежды на внутренний крах в Германии. Германское правительство, в свою очередь, не могло себе представить, что Польша в данных обстоятельствах позволит довести дело до военной конфронтации.

Как согласуется избитое клише — Гитлер хотел начать против Польши «свою войну», с теми предложениями, которые он вновь и вновь делал Польше почти полгода? Напротив, польский посол уже 26 марта 1939 года заявил в разговоре с отцом, что настаивание на немецком желании воссоединения Данцига с рейхом «будет означать войну с Польшей»![282] При этом стоит учесть, что Данциг имел свободно избранное (под наблюдением Лиги Наций) немецкое правительство. Гитлер отреагировал спокойно и поручил отцу только дать знать польскому послу, что «разумеется, решение не может быть найдено, когда здесь заговаривают о войне». Это было в конце марта 1939 года, по-видимому, он все еще надеялся на договоренность с Польшей.

То же самое относится и к Великобритании. Даже если запись в дневнике Чемберлена, что он надеялся увидеть «крах тыла в Германии», не была бы известна, это следствие вытекало бы из фактически осуществлявшейся британской политики. Когда еще вручала Великобритания свою судьбу — в данном случае решение о войне и мире — второразрядной стране? Ратификация британского «карт-бланша» Польше в Палате общин после заключения германо-российского пакта ясно показывает, что в Великобритании верили, будто горячей войны удастся избежать с помощью ее формального объявления. Целью, очевидно, являлось: добиться таким путем желаемого ослабления рейха, без того чтобы попасть в полную зависимость от США. Польша была «жертвенным агнцем», и она охотно приняла эту роль, чтобы позволить Англии начать войну, от которой надеялись вызвать «внутренний крах». Польский посол в Париже это осознал, так как в уже цитированном отчете польскому министру иностранных дел Беку говорится:

«Это по-детски наивно и, в то же время, несправедливо: государству, находящемуся в положении Польши, предложить, чтобы оно поставило под угрозу свои отношения с таким сильным соседом, как Германия, и подвергло мир катастрофе войны (…)»[283].

Таким образом, Великобритания, Франция и Польша пошли на военный конфликт с Германией в надежде на переворот или внутренний крах Германии.

Уже после завершения своего «дела» отец написал в Нюрнберге текст, в котором была изложена последовательность событий, приведших к фактическому началу войны. Это изложение, следовательно, не было предназначено для защиты, речь шла для него о том, чтобы зафиксировать для истории его взгляд на вещи, поскольку сам он ожидал, что будет «устранен» — этим словом в наших последних разговорах мы описывали ожидавшийся смертный приговор[284].

Ситуация, которую я застал по возвращении, была гораздо более спокойной, чем при моем вылете. (…) Первая кульминация кризиса пришлась на следующий день после моего прибытия в Берлин. Я только теперь узнал, что у Адольфа Гитлера во время моего отсутствия состоялся очень серьезный разговор с британским послом Хендерсоном на Оберзальцберге, передавшим письмо от премьер-министра Великобритании. В нем говорилось, что военный конфликт между Германией и Польшей вызовет ответную реакцию Англии. В беседе с Хендерсоном и в последующем письме Чемберлену от 23 августа Адольф Гитлер заявил, что он преисполнен решимости урегулировать вопрос о Данциге и коридоре, и не намерен больше терпеть польские провокации. Британские военные меры он рассматривает как акт угрозы рейху и в этом случае немедленно объявит мобилизацию германского вермахта. Ситуация полностью зашла в тупик, фюрер прибыл в Берлин.

На следующее утро после возвращения из Москвы, то есть утром драматического 25 августа, я обсуждал с фюрером письмо Чемберлена и предложил ему вновь сделать попытку договориться с Англией. Вскоре после этого разговора я узнал, что с нашей стороны уже были начаты военные приготовления. Гитлер, вероятно, не ожидал в то время, что Англия вмешается и начнет войну из-за Польши. Пополудни я получил от чиновника Министерства иностранных дел известие о ратификации англо-польского договора, заключенного 6 апреля лишь неофициально. Я сразу поспешил с сообщением в рейхсканцелярию, чтобы побудить фюрера к остановке начатых военных мероприятий, — со словами, что ратификация англо-польского договора о гарантиях означает «войну с Англией», если он выступит против Польши, и что, следовательно, «приказ на марш» должен быть “немедленно отменен”»[285].

Гитлер без возражений принял сообщение отца, сразу же, через Кейтеля, осуществив его предложение по остановке передвижений войск. Лишь теперь отец узнал от Гитлера, что «Италия не считает военный конфликт с Польшей случаем вступления в силу обязательств по союзному договору». То, что отец, будучи министром иностранных дел, не был сразу проинформирован, например, о разговоре с Хендерсоном 23 августа, о начале подготовки к военным действиям 25 августа и о заявлении итальянского посла в тот же день, лишний раз характеризует методы работы Гитлера. Личный адъютант Гитлера Николаус фон Белов[286] отметил, что отец никогда не участвовал в военных совещаниях. Так же и в острой кризисной ситуации последних дней августа не проводилось никаких совместных обсуждений под руководством Гитлера. Министр иностранных дел был впервые привлечен, по его свидетельству, лишь 28 августа, когда Хендерсон вылетел на самолете фюрера в Лондон, чтобы обсудить ситуацию с британским правительством.