Эйнштейн - Максим Чертанов

Очень маловероятна последняя фраза, тем более что известно: «перевоспитывать» Эйнштейна специально откомандировали из СССР его бывшего сотрудника Германа Мюнца. И тот своего добился. Сообщение РОСТА, Ленинград, 16 сентября: «Во время последней поездки в Германию проф. Мюнинц виделся с А. Эйнштейном, который уполномочил его передать общественности СССР заявление, касающееся выступления группы европейской интеллигенции против процесса 48 ученых-вредителей, организаторов голода в Советском Союзе. А. Эйнштейн поставил тогда подпись под этим протестом. „Эту подпись я дал тогда после длительных колебаний, доверяя компетентности и честности лиц, просивших ее у меня, и, кроме того, я считал психологически невозможным, чтобы лица, несущие полную ответственность за работу по исполнению важнейших технических задач, намеренно вредили цели, которой они должны были служить. Сегодня я глубоко сожалею, что дал эту подпись, потому что потерял убеждение верности моих тогдашних взглядов. Я тогда не сознавал, что в особенных условиях СССР возможны вещи, в условиях для меня обычных совершенно немыслимые“. По словам проф. Мюнинца, А. Эйнштейн внимательно следит за ходом социалистического строительства в СССР и считает, что Советский Союз добился величайших достижений. „Западная Европа, — говорит Эйнштейн, — скоро будет вам завидовать“».

Бруцкус был возмущен — Эйнштейн ответил ему 30 сентября: «Я вообще противник всякой системы террора… С другой стороны, я испытываю глубокое уважение к высоким целям, преследуемым в России, и к идеалу, который дает силу этим начинаниям. Сегодня все больше людей убеждаются не в несправедливости, а в нежизнеспособности существующих хозяйственных систем. В таком случае удивительно ли, что единственную серьезную попытку приблизить лучшее положение встречают с большим интересом и симпатией, а также что происходят единичные случаи, которых нельзя одобрить?» (Помните: «Мы, европейские интеллектуалы, друзья и сторонники любых средств, направленных на преодоление капиталистического экономического хаоса…») Бруцкус молил о встрече — Эйнштейн отказал. Правда, и переписка с Мюнцем почему-то резко оборвалась: то ли было стыдно, что уступил нажиму, то ли тот безбожно переврал его слова.

И тогда же он отказался от встречи с «антисоветчиком» Валентином Федоровичем Булгаковым, секретарем Льва Толстого в последний год его жизни, высланным из России в 1923-м на «философском корабле» и жившим в Праге. Тот писал ему: «В своем желании иметь честь быть Вам представленным я руководствовался не только пустым любопытством… Я хотел бы еще спросить, отрицаете ли Вы или нет идею насилия вообще, или, иначе, не только идею войны между народами, но также и насильственную революцию и смертную казнь… Ранее я видел в Р. Роллане великого последователя Толстого. Позднее подробное знакомство с его взглядами на вопрос о насильственной революции определенным образом разочаровало меня. В одном из писем ко мне Роллан писал, что он различает насилие, которое преследует благую, прогрессивную цель, и насилие, которое имеет цель дурную и реакционную. Сам я исхожу из позиций Ганди… Я думаю, что мы должны готовить почву для грядущей ненасильственной революции».

Ответ Эйнштейна, 4 ноября: «Я не за наказания вообще, а лишь за меры, направленные на службу обществу и его защиту. В принципе я был бы не против устранения ничтожных и вредных индивидуумов, я против этого лишь постольку, поскольку не доверяю людям, т. е. судьям… Понятие „насилия“ является столь нечетким и общим, что, в конечном счете, под него подпадает все — потому что мы причиняем вред всему живому всем тем, что мы делаем… Я считаю войну омерзительной хотя бы из-за чувств, которые делают ее возможной. Но, в принципе, возможно ли обойтись без армии? А как с полицией? Без нее мы едва ли сумеем обойтись, если исходить из того, что миролюбивым людям должна быть предоставлена возможность жить. Итак, полиция нам нужна. Ее деятельность, однако, основана не на ненависти, а на заботе. Существование военных представляется мне оправданным в том же смысле, как и полиции: они призваны защищать международные договоры и проводить их в жизнь против тех, кто нарушает мир… Война кажется мне оправданной только как акт исполнения решений международного третейского суда… Революцию я полагаю вредной всегда — в том смысле, что без нее даже лучше, чем с ее помощью, может быть достигнуто осуществление воли большинства». И вновь отказал Булгакову во встрече. Почему он в тот период так боялся с «антисоветскими» встречаться, почему ему хотелось выглядеть перед СССР «хорошим»?

Во-первых, как уже говорилось, он обожал плановую экономику, хотя и не разбирался в ней. Во-вторых, Россия была у европейских интеллектуалов в моде, и они (Уэллс, к примеру), описывая советские «издержки», для себя их не желали, но полагали, что для нас сойдет. В-третьих, сказывалось влияние близких и знакомых: Марьянова, Марго, Эренфеста (собиравшегося переехать в Москву), профессора статистики Эмиля Гумбеля, неоднократно бывавшего в СССР: в 1922 году Гумбель писал, что «большевистский путь порождает голод и разруху» и «Советы не в состоянии гарантировать участие масс в управлении», но в 1926-м сменил точку зрения: «Экономика России, достигнутая в отсутствие частной собственности, является бессмертной заслугой коммунистов… Террор, что коммунисты развязали против спекулянтов и даже мелких нарушителей… был экономически оправдан. Ужасный политический терроризм также имел место, но это был только побочный эффект гражданской войны, частично причиняемый саботажем…» (В 1933-м Гумбель эмигрировал, но почему-то не в СССР, а в США…)

Но, думается, главная причина вдруг возникшей любви Эйнштейна к Советскому Союзу была в другом. 12 января 1931 года Сталин отвечал Еврейскому телеграфному агентству: «Антисемитизм опасен для трудящихся как ложная тропинка, сбивающая их с правильного пути и приводящая их в джунгли. Поэтому коммунисты… не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма… Антисемитизм как крайняя форма расового каннибализма является наиболее опасным пережитком каннибализма… Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью».

Двадцатые и начало тридцатых — золотой период для евреев в СССР. Никогда и нигде они не находились под такой сильной юридической защитой. Аркадий Ваксберг, «Из ада в рай и обратно»: «Газеты регулярно помещали информацию об антисемитских проявлениях, сопровождая ее указанием на возбужденные уголовные дела и на судебные процессы, закончившиеся обвинительным приговором. Хотя в Уголовном кодексе, принятом в 1922 году, не было указания на проявление антисемитизма как на самостоятельный состав преступления, зато была статья, предусматривавшая уголовную ответственность за „возбуждение национальной вражды“. Она и использовалась для судебной борьбы с антисемитами… В конце двадцатых началось наступление на бывшую Петербургскую академию наук… готовились аресты даже великих ученых с мировыми именами — Ивана Павлова и Владимира Вернадского… им и многим их коллегам вменялись в вину — через запятую — „антисоветизм, антисемитизм и черносотенство“… Друзья Есенина, талантливые и самобытные поэты Сергей Клычков, Петр Орешин, Алексей Ганин не раз привлекались к уголовной ответственности за публичное проявление антисемитизма в людных местах, где они величали посетителей еврейского происхождения не иначе, как „паршивыми жидами“. В обвинительном заключении по их делу говорилось, что они „ставили своей задачей широкую антисоветскую агитацию… выдвигая в качестве конечной политической цели фашизм“».