Счастье - Зульфю Ливанели

Никогда в своей жизни Профессор не сталкивался с таким сильным приступом отчаяния и горя. Затаив дыхание, он ждал, не зная, как ей помочь. Может, если он даст ей пощечину, это заставит ее прийти в себя? Или будет только хуже, получится совсем наоборот? Он уже побаивался девушки, впавшей в звериное состояние.

Лучше всего подождать, когда она сама успокоится.

Через какое-то время нервный припадок пошел на убыль, и Мерьем без сил свалилась наземь. Профессор видел, что она находится в полуобморочном состоянии, но все еще опасался приблизиться к ней. По реакции девушки можно было понять, что с ней случилось что-то страшное. С большой долей вероятности – над ней было совершено насилие. И, скорее всего, это сделал «дядя», которого она постоянно упоминала. Человек того же возраста, что и Профессор. Неужели ее изнасиловал родной дядя? То есть отец Джемаля! Но разве они не рассказывали, что он является шейхом – наставником религиозного ордена? Да, но то, что он шейх, не меняет ситуацию…

А если так, то значит, что раскрылась самая большая тайна девушки. Профессор страдал от осознания, что эта жизнерадостная и смышленая девочка, мучаясь от боли, хранила в себе такую ужасную тайну. К тому же он стал причиной ее шока! Но, может быть, и хорошо, что случился этот кризис? Может, он помог девушке освободиться от скопившейся внутри нее горечи?

Немного спустя он собрался и подошел к Мерьем, все еще не пришедшей в себя. Гладя ее по голове, он медленно приподнял и прижал к себе ее безвольное тело. Он начал ласково шептать:

– Не бойся, Мерьем, это я. Бояться нечего.

Она очнулась. Не проронила ни звука, но Профессор почувствовал, что его колени стали мокрыми от ее горячих слез. Она плакала навзрыд, и это было хорошим признаком: кризис миновал.

– Мерьем, извини, что я тебя напугал, – сказал он ласково. – Я совсем не хотел ничего плохого. Я хотел только защитить тебя. Я клянусь, клянусь. Как отец…

Девушка продолжала плакать.

Профессор сказал, понимая, что касается очень опасной темы:

– В твоей жизни, может быть, были взрослые, которые делали что-то другое… приближались к тебе с плохими намерениями.

Девушка продолжала молча заливаться слезами.

– Ты подумала, что я – твой дядя, правда? – спросил Профессор. – Твой дядя надругался над тобой?

А она все плакала и плакала, ни да, ни нет! Однако по неуловимым признакам Профессор сделал вывод, что он прав. Девушка не возражала против того, что он сказал. С чувством огромного сострадания, из уважения к ней он больше ничего не спрашивал.

Ему вспомнились его разговоры с Кюршат-беем, судьей, вышедшим на пенсию. Он был дядей Айсель. В анатолийских селах и городах он вел сотни судебных процессов. Профессор спросил у него, с каким типом судебных процессов ему больше всего приходилось сталкиваться в профессиональной сфере. Он ожидал, что тот расскажет про кражи или убийства, но полученный ответ застал его врасплох. Кюршат-бей сказал:

– Конечно, дела, приходящие в суд на рассмотрение, были разными, но среди анатолийских семей очень распространено насилие, и оттого, что девушки стесняются об этом рассказывать, из тысячи дел до суда доходит только одно. Парень, женившись, уходит в армию, а свекор начинает терзать невестку. Молодых девушек лишают чести дяди со стороны отца, дяди со стороны матери, зятья, двоюродные и троюродные братья. Ужасно, но это очень распространено. И весь спрос потом с девушек. Они либо вынуждены кончать жизнь самоубийством, либо их убивают.

Мерьем успокоилась и заснула у него на коленях. Значит, она была одной из тех, кто спасся от самоубиения или убийства. Сейчас, под светом луны, стало лучше видно, какая же она худенькая. Профессор потянулся, стараясь не потревожить ее, взял брюки и футболку и аккуратно укрыл ее тельце. Даже боясь вздохнуть, он ждал, когда девушка очнется…

На обратном пути Мерьем держалась за голову, которая ужасно разболелась. Резиновая лодка бесшумно двигалась вперед, а Профессор попросил у Мерьем прощения: он коснулся ее раны по незнанию, у него были добрые намерения. Но может, все это для нее было к лучшему? Он помог ей избавиться от накопившейся внутренней горечи…

Ему рассказывали о психологических методах, согласно которым, если человек один раз поделится своей тайной, то второй раз для него это уже не будет болезненным.

– У моей мамы есть поговорка, – сказал он, закрывая тему. – Человек забирает у человека горечь. Расскажи, не держи в себе яда.

Девушка молчала. Даже движения не сделала, чтобы показать, что слышит его. Профессор спросил:

– Это твой дядя?

Она не ответила.

– Отец Джемаля?

Мерьем сидела недвижно.

Со страшным шумом Профессор опрокинулся на палубу. Яхта на что-то налетела. Интересно, во что они врезались: греческие это острова, турецкий берег или, может быть, скала, возвышающаяся посреди моря? Он не знал, однако по ужасному скрежету корабельной обшивки понял, что судно разрушается, как бумажный лист. И все же он решил не подниматься с палубы. У него не было потребности, как у Мартина Идена, видеть свет своего корабля. Он не ощущал никакого страха. Он отдался во власть умиротворенной покорности. Немного позже лица коснулась вода, и Профессор ощутил огромную, холодную, величественную тьму Эгейского моря.

Он улыбался.

Этой ночью Мерьем снова увидела наседающую на нее птицу Анка – с черной бородой и крючковатым клювом, в первый раз после того кошмарного сна в сарае она видела эту птицу. На узкой постели в каюте она корчилась и стонала, умоляла птицу оставить ее в покое, пытаясь спастись, но бесполезно. Птица продолжала долбить клювом между ног, в ее грешное место…

Уже долгое время она не вспоминала о нем, вернее, она уже не считала, что это место – грешное. Поэтому, очнувшись с тяжелой головной болью от страшного сна, она почувствовала уже забытые смятение и удрученность. Все самые плохие воспоминания, которые она старалась выбросить из головы, снова навалились на нее. В сердце опять поселились глубокий страх и чувство вины, которые заставляли ее замыкаться в себе.

Что ни делай, а от греха не избавишься.

Ее душа и плоть погрязли в грехе. Может, лучше было бы закончить все еще тогда, когда она стояла в сарае с надетой на шею петлей? К настоящему времени все это уже бы кануло в прошлое, даже имя бы ее забыли.

Очевидно, грех будет преследовать ее повсюду, куда бы она ни пошла.

Она уже ненавидела эту одежду, которую несколькими днями ранее приняла с таким трепетным волнением и бьющимся сердцем. У нее не было права это носить. Потому что она – другая. Эти брюки, футболка, ремень – часть грешного мира. Она снова хотела закутаться в свою старую деревенскую одежду, надеть старую юбку и резиновые сандалии, а голову туго повязать платком. Мужество и решительность, охватившие ее после того, как они вышли в море, полностью исчезли, и Мерьем снова обернулась маленькой девочкой, боявшейся всего света. Она почувствовала, что зашла чересчур далеко, и испугалась этого.