Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд

немилости у императора, был и оставался честным человеком и подобно Удино не собирался нарушать присягу.

Макдональд прибыл в Париж как раз вовремя, чтобы присоединиться к великому исходу Бурбонов из Тюильри. Для человека, занимавшего трон в течение двадцати трех лет, Людовик не потратил слишком много сил, чтобы освободить его. Король, двор и прихлебатели мчались вразброд по направлению к бельгийской границе, и вместе с ними, несколько изумленные этой спешкой, ехали Макдональд, Мармон, Мортье и Бертье.

Во время этого путешествия на северо-восток ногти Бертье, наверное, были снова изгрызены. Бывший начальник штаба, человек, в течение двадцати лет находившийся возле Наполеона и помогавший ему командовать войсками в битвах при Маренго, Аустерлице, Йене и в других бесчисленных сражениях, теперь пребывал в состоянии мучительной нерешительности. Он был даже более несчастен, чем тогда, когда, уезжая в Египет, должен был оторваться от своей очаровательной любовницы. Бертье был командиром Королевской лейб-гвардии и поэтому по долгу службы должен был сопровождать монарха до Гента. На самой границе Макдональд, полагая, что его обязанности выполнены, развернул коня и направился в свои поместья, последовав примеру Удино. Мортье, который никогда не чувствовал себя осчастливленным режимом Бурбонов, был игроком в большей степени, чем Макдональд. На границе он с раскатистым хохотом резко остановился и направился к человеку, которого уже приветствовали его войска. Мармону же, не забывавшему, что именно он свел к нулю шансы Наполеона оставить на престоле сына, очевидно, скакать в Париж и просить там прощения было просто бессмысленно. Поэтому он направился в Гент, где короля оставил Бертье, отправившийся в Бамберг, чтобы найти там свою семью. Каждому, кто был готов слушать, он объяснял, что он не спасается от Наполеона, как Мармон, а просто улаживает некоторые свои домашние дела. Но страшная мысль, что его могут принять за труса, уже превратилась у него в навязчивую идею, и, прибыв в Бамберг, он все еще не мог решить, к какому берегу пристать. Мог ли он убедить себя, что Франции нужен Наполеон, и примкнуть к императору, как Мортье? Должен ли он был оставаться верен присяге, как Удино? Или же он должен был застраховать себя, как Массена? Он никогда не был способен на серьезные решения, если только рядом не было Наполеона. Теперь же идеи личной преданности, с одной стороны, и патриотизма, с другой, буквально разрывали его на части, и душа его страдала. Эта мука длилась десять недель. 1 июня он находился в одной из верхних комнат своей квартиры и вдруг услышал под окном топот вооруженных солдат. Это была колонна русских, направляющаяся на запад навстречу Наполеону. Он посмотрел на нее, а потом, по предположениям, встал на стул, чтобы лучше ее рассмотреть. Через секунду князь Невшательский и Ваграмский, волшебник, который в любое время дня и ночи мог дать справку о том, где находится та или иная дивизия императора и какую роль она должна сыграть в предстоящем сражении, уже лежал под окнами мертвым. Несчастный случай или самоубийство? На этот вопрос никто не смог дать удовлетворительного ответа. А Бертье лежал на плитах мостовой. Когда об этом сообщили Наполеону, тот заплакал.

Пять маршалов находились в слишком преклонном возрасте, чтобы проливать слезы. Они прожили достаточно долгую жизнь, чтобы удивляться по поводу последнего поворота событий. Средний возраст Лефевра, Монси, Келлермана де Вальми, жесткого старого Периньона и солидного старого Серюрье составлял шестьдесят семь лет. Из этой группы только бывший аристократ Периньон несколько раз публично продемонстрировал свою лояльность к Людовику. Остальные только пожимали плечами и предоставляли событиям идти своим чередом.

Брюн, достигший к этому времени пятидесяти двух лет, никогда не состоял в числе убежденных роялистов. Он был слишком близко знаком с гигантами типа Дантона, перевернувшими Париж в бурные дни 1793–1794 годов, и слишком долго убеждать его примкнуть к человеку, превратившему хаос революции в порядок, было не нужно.

Сен-Сир никогда не восхищался Наполеоном. Он никем не восхищался и никому не доверял, и, когда его войска в Орлеане взбунтовались, он только усмехнулся и перебежал к роялистам. Но чтобы получить место на самом верху списка действующих лиц этой драмы, бывшему актеру пришлось немало потрудиться. Как и его друг Виктор, он вовсе не хотел подвергать себя риску скандального провала.

Бернадот услышал новости в своей столице в далекой Швеции и, конечно, ничего не мог противопоставить человеку, которого он не так давно предал. Однако, как отметили наблюдатели, он вместе с тем вообще не сделал ни шагу, чтобы помочь несколько озадаченным победителям, которые вот уже одиннадцать месяцев препирались друг с другом на Венском конгрессе. Возможно, его сдержанность объяснялась тем, что его супруга Дезире, за которой когда-то ухаживал человек, наступающий теперь на Париж от Лиона, в это время находилась в Париже, где совершала некоторые покупки, и ему не хотелось ее компрометировать. По некоторым слухам, Дезире была заслана в Париж в качестве шпионки, но все, кто знал эту дочку мыловара, отрицают их как невероятную чепуху. Во всяком случае, прибыв в Париж 19 марта, Наполеон даже не посадил ее под домашний арест.

Старый торговец галантереей Журдан удивил всех и каждого, решив, что Париж — это еще одна ярмарка, на которой он тоже обязан побывать. Он послал Бурбонов ко всем чертям и присоединился к императору. Мюрат же, напротив, совсем не вызвал удивления, выступив с Неаполитанской армией против своих новых друзей-австрийцев в интересах человека, которого предал пятнадцать месяцев назад. Однако отважный сын трактирщика допустил здесь чудовищную ошибку. Он посчитал само собой разумеющимся, что каждый житель королевства безумно любит своего короля и просто мечтает о том, чтобы он оставался на троне. Ему и в голову не приходило, что среднему неаполитанцу решительно наплевать на то, кто правит в Неаполе, и что все мужское население королевства просто перепугается перспективы надеть военную форму и начать маршировать под грохот канонады. Решительно выступая во всем своем блеске, гасконец продвинулся до линии реки По. За прошедшие годы Мюрату не раз приходилось громить австрийские батальоны в этой части Европы, но эти дни давно миновали, и это понимали все, кроме него самого. Мюрат мог быть самым знаменитым кавалеристом Европы, но выиграть войну в одиночку не мог даже он. При первом же ружейном залпе вся его армия обратилась в бегство. Отношение итальянцев к войне едва ли можно назвать героическим, но оно было по меньшей мере здоровым и логичным. Для среднего итальянца унция славы никак не стоила пинты его крови, и никто не мог бы убедить