«На Москву». Из истории белой борьбы - Владимир Христианович Даватц

С точки зрения общественной, Съезд в Рейхенгалле явился явлением положительным, ибо впервые, после долгого промежутка, организовалась та часть русской общественности, которая не только существовала, но в русской эмиграции представляла значительное большинство. Созывом Съезда в спектре политических группировок заполнялось место, бывшее до того пустым, что явно не соответствовало действительности.

Однако провозглашение принципа «Царя из Дома Романовых» конкретизировало монархические чаяния и конкретизировало тоже в мере, не соответствующей действительной обстановке. В условиях беженства трудно было говорить о «законном Царе из Дома Романовых», предрешая этим не только первую ступень – восстановление монархии в России, но и вторую – вручение прав определенному лицу. Общий монархический принцип суживался упоминанием об основных законах о престолонаследии. Вокруг толкования этих законов могло возникнуть династическое соперничество отдельных лиц, и применение его могло привести к выводам, совершенно губительным в общей обстановке.

Съезд в Рейхенгалле избрал Высший Монархический Совет под председательством H. Е. Маркова. Уже один этот выбор показывал, что Высший Монархический Совет не остановится на полдороге, но будет принимать все меры к активному проведению в жизнь всех своих постановлений. Приведенная выше телеграмма Рейхенгалльского Съезда не могла соответствовать духу Высшего Монархического Совета, который должен был предпринять новые шаги для проведения своих идей. Действительно, Высший Монархический Совет вступил на путь личных переговоров с членами династии. Однако переговоры эти ни к чему не привели. Государыня Императрица Мария Феодоровна категорически уклонилась от какого-либо выступления, а Великий Князь Николай Николаевич наотрез отказался возглавить монархическое движение.

Неуспех в этих переговорах побудил Высший Монархический Совет на новые действия, и первый шаг в этом направлении предстояло сделать на созванном в ноябре того же года Заграничном Русском Церковном Собрании в Сремских Карловцах, известном под наименованием Карловацкого Собора.

* * *

Говоря об общенациональных ценностях, оказавшихся за границей, нельзя не поставить на одно из первых мест Русской Православной Церкви.

Церковная жизнь и церковные вопросы мало интересовали широкую русскую публику в дореволюционной России. Церковь объявлялась достоянием «некультурных классов», или специалистов, занимающихся религиозно-философскими вопросами. Поверхностный позитивизм, поверхностное решение самых сложных проблем – все это заражало русские интеллигентские круги.

Перенесенные испытания резко изменили отношение русского беженства к вопросам религии. То, что было необходимым обрядом, отбыванием определенной повинности, стало внутренней потребностью. Везде, где появлялась русская эмиграция, – будь то воинская часть, или группа людей, заброшенных в чужеземный городок, – первая мысль после того, как оседали люди, была мысль о создании храма. С трогательной любовью делались походные церкви; с трогательной любовью писались иконы, изготовлялись церковные сосуды. В то время, как в старой России 90 проц. семинаристов шли в «светские школы», много молодых людей теперь шло, совсем не из духовной среды, на богословские факультеты. Образовывались религиозно философские кружки, где принимали участие не изысканные теологи типа Мережковского, а простые люди, ищущие Божьей правды.

Причины этого движения сложны и многообразны. Тут были и душевные потрясения, которые требовали новых устремлений; тут была и жажда услышать родные звуки и увидеть родную обстановку. Рядом с сербской православной церковью устраивалась своя, пусть убогая, но русская часовня. В ней было теплее, уютнее, интимнее. В ней служил русский батюшка – и в ней русский изгнанник забывал о своем беженстве.

Русская Церковь, как и Русская армия, отражали две стороны великой национальной России. Они должны были оставаться незыблемыми надпартийными столпами, поддерживающими друг друга, чуждыми мелочных интриг и политиканства.

Союз Церкви и армии в условиях беженства был не искусственный, но необходимый и внутренне оправдываемый.

* * *

Председатель Высшего Церковного Управления за границей, Высокопреосвященнейший Антоний, Митрополит Киевский и Галицкий, всегда относился к Русской армии с особой чуткостью. Глубоко-образованный богослов, он был ярким патриотом и в остатках русского воинства видел носителей русской государственной идеи. По убеждениям монархист, он, несомненно, видел конечной целью восстановление русского Царя, и определенные постановления Рейхенгалльского Съезда должны были ему импонировать.

Созыв Карловацкого Собора[16] был для Высшего Монархического Совета удобным случаем распространить свое влияние на православную Церковь заграницей и через нее воздействовать на русское беженство. И, действительно, на Карловацком Соборе разгорелась яркая политическая борьба.

Страсти разгорелись оттого, что группа Маркова потребовала открыто провозгласить монархический лозунг и тем распространить постановление Рейхенгалля на Собор, говорящий от имени всей православной Церкви заграницей.

Один из видных участников Собора так описывает свои впечатления: «Вся подготовка Церковного Собора и, так сказать, инсценировка, попала в руки белградской монархической организации во главе со Скаржинским. Собор оплели такой паутиной интриг, что морально было невыносимо присутствовать на собрании, возглавляемом иерархами православной Церкви и оскверненном самой нечистоплотной политикой. На сто присутствовавших членов было только двенадцать епископов и около двадцати лиц белого духовенства, и светский элемент явился организованной партийной группой, связанной дисциплиной, подчиненной определенным партийным директивам, преследующей свои партийные цели… Марков 2-й, как в былое время на трибуне Государственной Думы, кому-то угрожал, потрясал кулаками, силясь угрозою и руганью навязать царя из Рейхенгалля»… Горечью и отчаянием дышит это письмо. Вместо высокого порыва и отдыха от политических будней он окунулся снова в обычное политическое собрание. Самый тон политических прений казался ему оскорбительным для высокого духовного Собора. Призрак Рейхенгалля встал во весь свой рост. «Я увидел своими глазами, что такое Рейхенгалль, – пишет он дальше, – это такая же партийность, как милюковская. Они готовы всеми средствами дискредитировать Главнокомандующего, подрывать его авторитет, выдвигать другого генерала… Кто-то в кулуарах пустил слух, что генералы хлопочут о возведении на престол генерала Врангеля, и епископ Вениамин целовал крест на том, что это ложь. Поднялись династические споры».

Другой участник Собора, видный генерал, пишет: «В кулуарах стали называть кандидатов на престол: Владимировичей, Дмитрия Павловича, Юсупова, Всеволода Иоанновича; называли кандидата отдельно на Украину; даже упоминали Слащева, якобы как незаконного сына Александра III. В итоге у всех перевернулись мозги»…

Товарищ председателя Всероссийского Церковного Собора в Москве, М. В. Родзянко, подвергся в заседании настоящему оскорблению. Правые делегаты подняли страшный шум и заявили: «мы, или он». Напрасно митрополит Антоний и епископ Вениамин пробовали успокоить страсти: Родзянко пришлось покинуть Собор и уехать. Политические страсти настолько разгорелись, что присутствовавший представитель сербской власти готов был закрыть собрание.

Чем же была вызвана такая буря? Приветствие от армии Собору было встречено восторженно и так же восторженно было принято предложение о приветствии Главнокомандующего: страсти разгорелись при обсуждении текста послания к армии и к русским людям. В послание к армии впервые были включены слова: «за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших», а в послании русским людям говорилось: «Да вернет