Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков

мимо острова Сысоя и сбросил паруса против Прошкиного стана. Сысой видел, что большая байдара с одним гребцом, подошла к судну, капитан, свешиваясь за борт, о чем-то переговорил с Прохором, затем бриг поднял паруса и ушел к заливу Сан-Франциско. На обратном пути его стоянка возле Прошкиного стана была такой же не долгой. Боясь потерять попутный ветер, бриг принял на борт байдару с людьми и прошел в полуденную сторону, скорей всего на Монтерей. Через пару дней к лагерю Сысоя выгреб молодой тойон, сын Филиппа Атташи и сказал, что Прошка с женкой и двумя беглецами подошел к бостонскому кораблю для расторжки и не вернулся. Кадьяки промышляют без передовщика, принимать и считать шкуры некому.

– Украли Прошку! – равнодушно пробормотал Сысой, понимая, что теперь ему придется работать на две партии.

– Украли! – дернув губой, покрытой редкими чёрными усиками, согласился молодой тойон. Под ними насмешливо блеснули белые острые зубы. – Хотели плясать, а их увезли! – Кадьяк пристально глядел на передовщика, чего-то выпытывая взглядом.

– Увезли, так увезли! – Вздохнул Сысой. – Много шкур взяли для расторжки?

– Совсем мало. Хотели купить табак, чай и сахар, – опять настороженно улыбнулся сын тойона.

– Теперь придется мне считать ваши шкуры и везти на свой остров. Без передовщика никак нельзя!

Прохор пообещал Натану Виншипу десять шкур морских котов и капитан не спрашивал, зачем ему с индейцами высаживаться в южной Калифорнии. Бриг шел ввиду берега и берегового хребта, местами почти вплотную подступавшего к океану, его прорезали небольшие реки и множество потоков, круглый год несущих воды в океан и образующих лагуны, по берегам виднелись редкие приземистые деревья с раскидистой кроной. За заливом Монтерей горы стали ниже, каменистей и суше, леса почти не было. С гор в океан падало много каменистых распадков, которые оживали речками только во время дождей. В их устьях были небольшие бухты и лагуны, входить в которые бриг не мог. Индейцы, угрюмые и замкнутые на промыслах, за Монтереем не отходили от борта, жадно высматривая берег. Они узнали какой-то горный распадок и шумно заспорили с женкой Прохора. Она тоже пристально смотрела на сушу, её большие черные глаза блестели, ноздри тонкого носа раздувались.

– Здесь! – указала, обернувшись к Прохору. Его женка уже немного говорили по-русски.

Бриг сбросил паруса и закачался на рейде, там, где решил высадиться бывший передовщик. Похохатывая, пуча круглые глаза и скаля акульи зубы, Натан проследил, как в байдару под бортом спустили вещи и купленные продукты, похлопал рукой по мешку с мукой:

– С хлебом простись! – прорычал по-английски. – Привыкай к саранче и гусеницам!

Виншип догадывался, что задумал передовщик Росса, но, ни о чем его не спрашивал, поскольку за все было заплачено. Прохор с упрямой усмешкой на обветренном лице, тоже кивнул ему и взялся за весло. Байдара подошла к берегу, люди высадились, Егоров с тоской огляделся: сушь и камень. Почти вся его прежняя жизнь прошла у моря и возле лесов, и вот начиналась новая, непонятная, среди чужих народов. Жена Прохора тосковала по этим местам, как умела, рассказывала о прелестях родины, но с ее слов он не мог представить себе такой унылой картины. Прохор продолжал любоваться молодой южанкой и утешал себя тем, что это лучшая из всех его прежних женок.

Она была дочерью вождя, это угадывалось по ее лицу и осанке. Единокровники относились к ней с почтением, и это их уважение переносилось на Прохора, по крайней мере, пока они зависели от него. У индейцев юга власть вождя была намного значимей, чем у индейцев от Тринидада до Сан-Франциско.

Оказавшись на суше, бывшие пленники и беглецы резко переменились, да и женка стала так весела и разговорчива, что у Прохора мелькнула настороженная мысль: не убьют ли его за нынешней ненадобностью. Но выбор был сделан, а путь к возвращению отрезан. Со службой Компании он простился навсегда, от дома и родни давно отмежевался, и ничего не оставалось, как принять судьбу такой, какая выпала на его долю. Он сам её выбрал, озлившись на прежнюю жизнь и обманутые надежды.

– Не я один на том пути расшибся! – пробормотал вслух с кривой усмешкой и поправил нож за голенищем добротного сапога из бычьей кожи. Сдаваться судьбе бескровно он не собирался.

Бывшие беглецы повопили, попели, поскакали, воздавая хвалу богам, сбросили рубахи, которые передовщик заставил их носить на корабле Виншипа, и стали весело собираться для перехода. Байдару и часть муки Прохор решил спрятать среди камней, одеяла, несколько шкур котов, мешок с юколой и другой груз, мужчины взвалили на плечи, торопливо и весело зашагали по расселине за горный хребет, к местам обитания их племени. Прохор с фузеей за спиной шел последним.

Иван Кусков без большого сожаления покидал форт Росс, построенный им от первого срубленного дерева: все здесь стало чужим, даже сад, начавший давать плоды. О жизни на Ситхе он думать не хотел, но не прочь был поселиться на Кадьяке, Афогнаке или в какой-нибудь фактории Кенайского залива, где доживали век старики, прибывшие из-за океана еще при Шелихове. После вести о смерти Баранова, на Кускова нахлынуло ощущение бессмысленности прожитого, хотя в молодости бежал на Аляску от великих долгов, давно рассчитался с ними и даже заработал кое-что на старость. Как многие первостроители форта, он устраивался здесь основательно, предполагая прожить в Калифорнии остатки дней, которые подарит Господь, но законы государства Российского дозволяли это только покойникам. Хуже того было ощущение бессилия построить селение на благодатных землях, которое хотя бы обеспечивало себя. И уже совсем не в мочь видеть, как новые правители, по указкам Главного правления компании, все переиначивают под политику.

Все делалось не так, как надо и не там, где нужно. Францисканцы и доминиканцы, устраивавшие миссии на северном берегу залива Сан-Франциско, посмеивались над местом, выбранным компанейскими служащими: форт на горе был неприступен, но не пригоден для земледелия, неудобен для скотоводства.

Вместе с Кусковым готовились отправиться на Ситху пять русских промышленных, конторщик-писец Суханов, передовщик Тараканов и восемьдесят партовщиков. Радость кадьяков была понятна, они возвращались на родину, но промышленные, отслужившие договорной срок, не все желали вернуться в места, к которым были приписаны, некоторые из них, как и Кусков, надеялись получить участок земли и поселиться на побережье Кенайского залива, где климат похож на российский. Конторщик Суханов, недолго прослуживший в Россе, вытребовал отставку, не желая оставаться с новым правителем конторы, с которым рассорился