Король Зимы - Бернард Корнуэлл

— Но Гундлеус уже женат! — возразил я, удивляясь собственной горячности.

Может, все из-за того, что перед моим взором стояла хрупкая в своей красоте Кайнвин? Я все еще носил под нагрудной пластиной подаренную ею брошь. Но, убеждал я себя, Кайнвин здесь ни при чем, а раздражение вызывал во мне Гундлеус, которого я ненавидел.

— То, что он был женат на Лэдвис, не остановило его от женитьбы на Норвенне, — напомнил мне Бедвин. — Он просто раза три обойдет вокруг священного камня, затем поцелует волшебную поганку или сотворит еще что-нибудь, что делаете вы, язычники, желая развестись. Кстати, он больше не христианин. Совершит языческий развод, женится на Кайнвин, заделает ей наследника, а потом преспокойно отправится в постель к Лэдвис. Так, кажется, делается в наше время. — Он замолчал, прислушиваясь к взрывам смеха, долетавшим из зала. — Хотя, может быть, — продолжал епископ, — в будущем мы станем вспоминать эти дни как конец золотых времен.

Что-то в его голосе заставило меня насторожиться.

— Мы обречены? — спросил я.

— Если Элла не нарушит перемирие, мы, может быть, протянем еще год, но только сокрушив при этом Горфиддида. А если нет? Тогда остается молить Мерлина подарить нам вторую жизнь.

Он улыбнулся, но глаза его оставались печальными.

Он, может, и не был хорошим христианином, епископ Бедвин, но оставался хорошим человеком. Теперь Сэнсам говорит мне, что все человеческие достоинства Бедвина не спасут его от адской сковородки. Но тем летом, по возвращении из Беноика, нам всем казалось, что наши души обречены на погибель. Поля едва начали колоситься, но как только урожай будет собран, нагрянет армия Горфиддида.

Игрейна пожелала взглянуть на брошь Кайнвин. Она поднесла ее к окну и принялась вертеть в руках, разглядывая золотые узоры. Я заметил в ее глазах жадное желание обладать этой вещицей.

— У тебя есть броши и получше этой, — мягко сказал я.

— Но ни одной, несущей в себе очарование истории, — ответила она, прикладывая брошь к груди.

— Моей истории, дорогая королева, — проворчал я, — а не твоей.

Она улыбнулась.

— Ты неспроста написал, что коли я такая добрая, как кажусь, то непременно разрешу тебе оставить брошь у себя, верно?

— Разве я такое писал? — слукавил я.

— Конечно. Знал, что это сработает. О, ты хитрый старик, брат Дерфель. — Она протянула мне на ладони брошь, но не успел я протянуть руку, как Игрейна сжала пальцы. — Но когда-нибудь она будет моей?

— И больше ничьей, дорогая леди. Обещаю.

Она все еще не отдавала брошь.

— И ты не позволишь епископу Сэнсаму взять ее у тебя?

— Никогда, — пылко ответил я.

Она разжала пальцы и уронила брошь мне на ладонь.

— Ты и в самом деле носил ее под нагрудной пластиной?

— Всегда, — сказал я, запихивая брошь поглубже под одежду.

— Несчастный Инис Требс.

Она устроилась на своем обычном месте — на подоконнике, откуда могла видеть раскинувшуюся внизу долину Динневрака, вздувшуюся от дождей реку. Может, сейчас она представляла себе вторгшихся в долину франков, которые несметными толпами взбираются вверх по склону?

— Что случилось с Леанор? — неожиданно спросила она.

— С арфисткой? Она умерла.

— Но ты, кажется, говорил, что она спаслась из Инис Требса?

Я кивнул.

— Она убежала, но всю зиму проболела и умерла. Просто умерла.

— А твоя женщина?

— Моя?

— В Инис Требсе. Ты рассказывал, что у Галахада была Леанор, и у всех остальных были женщины. Так кто был у тебя? И что с ней произошло?

— Я не знаю.

— Ох, Дерфель! Она же не призрак!

Я вздохнул.

— Она была дочерью рыбака. Звали ее Пеллкин, а все называли ласково Пусси. Муж ее утонул за год до того, как мы встретились. У нее была маленькая дочка, и, когда мы, спасаясь, бежали за Кулухом к лодке, Пусси сорвалась с крутой тропинки. Она прижимала к себе ребенка и не могла держаться за выступы скалы. Была паника, каждый думал о себе. Винить некого.

Хотя, представлялось мне, будь я там, Пеллкин осталась бы жива. Она была крепкой, ясноглазой девушкой, смешливой и с неистощимым рвением в работе. Хорошая женщина. Но если бы я тогда спас жизнь ей, погиб бы Мерлин. Судьба решает за нас.

Мысли Игрейны, должно быть, повернулись в ту же сторону.

— Хотелось бы мне повстречать Мерлина, — задумчиво проговорила она.

— Ты понравилась бы ему, — сказал я. — Он любил только хорошеньких женщин.

— А Ланселот? — быстро спросила она.

— О, тоже!

— Выходит, не мальчиков?

— Не мальчиков.

Игрейна засмеялась. В тот день на ней было голубое платье с вышивкой, которое так шло к ее светлой коже и темным волосам. Два золотых торквеса охватывали ее шею, а на тонком запястье позвякивали браслеты. От нее шел неприятный запах человеческих испражнений, из чего я понял, что она использует древнее средство от бесплодия. Бедная Игрейна!

— Ты ненавидел Ланселота? — резко спросила она.

— Безумно!

— Это несправедливо! — Она спрыгнула с подоконника и принялась шагать по тесной комнатке туда и обратно. — Жизнь людей не должны описывать их враги. Представь, что Нвилл станет описывать мою.

— Кто такая Нвилл?

— Ты ее не знаешь, — сказала она, нахмурившись, и я догадался, что Нвилл была любовницей ее мужа. — Это нечестно, — с напором говорила Игрейна, — ведь каждому известно, что Ланселот был величайшим воином Артура! Каж-до-му!

— Мне это неизвестно.

— Но он наверняка был смелым!

Я глядел в окно, пытаясь быть беспристрастным, найти в своем худшем враге хоть что-нибудь, достойное похвалы.

— Он, пожалуй, мог бы оказаться смельчаком, но предпочел избегать тех случаев, когда приходится выказывать храбрость, — осторожно сказал я. — Иногда он дрался, но не в бою. Видишь ли, он очень дорожил своим лицом и не желал портить его шрамами. Он гордился своей внешностью и даже собирал римские зеркала. Комната Ланселота во дворце Беноика так и называлась: Зеркальная. Он мог, не поворачиваясь, любоваться собой каждую минуту.

— Не верю, что он был так плох, как ты стараешься изобразить его, — с жаром возразила Игрейна.

— Думаю, он был еще хуже, — сказал я. Мне вовсе не хотелось писать о Ланселоте, потому что даже воспоминание о нем ложилось на душу тяжелым камнем. — Кроме всего прочего, — я смотрел Игрейне прямо в глаза, — он был бесчестным. Лгал напропалую, желая скрыть правду и заставить людей любить себя. А уж он мог и рыбу очаровать, моя дорогая леди.