Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

которой после «Кармен-сюиты» это была уже вторая сексуальная революция, говорила, что лично ей фильм очень нравится. «Но многие зрители поначалу его не приняли. Не все согласились с тем, что в иные моменты взаимоотношения героев можно было передать только в пластике, которая добавляла то, что нельзя было выразить словом». Родион Щедрин сказал, что Лапин, которого забросали негативными откликами на этот фильм, даже выпустил брошюру с отзывами – чтобы доказать вышестоящему начальству: положительные отзывы тоже есть. «Проявите настырность, – напутствовал меня Щедрин в Мюнхене, – найдите эти отзывы». Я, конечно, проявила и нашла, хотя это было непросто: библиотеки и архивы отвечали стандартно – у нас ничего такого нет. Это если отвечали. И только в Российской государственной библиотеке искусств отзывы на фильм нашли. Чтение их – отдельное удовольствие и хороший ключ к пониманию настроения эпохи. Настроение в основном пуританское. А тут Елизарьев ставит эротическую, по сути, хореографию, а Плисецкая и Бердышев ее откровенно и – ужас, ужас! – с удовольствием танцуют.

В марте 1976 года Главная редакция музыкальных программ Гостелерадио СССР получила 40 213 писем телезрителей. Больше всего – о впечатлениях от фильма «Фантазия». Редакторы, готовившие подборку, сочли, что треть из них – восторженные, треть содержат «наряду с признанием ряда удач и замечания, в остальных письмах – полное отрицание всего в фильме». Сама Плисецкая говорила об этом: «На телевидение пришло 2000 гневных писем – это порнография! Когда я вижу сейчас голых, таких, сяких, на сцене, я радуюсь и потираю руки: вот вам, ешьте! Нам-то ничего не разрешали! Ведь получалось, что коммунисты в шубах делали своих детей». Ну, не совсем, конечно, в шубах, и все же… Соломон Волков в книге «Большой театр. Культура и политика. Новая история» писал о временах и нравах: «Как известно, Сталин не терпел сексуальных сцен в литературе, театре и кино. В частной жизни и в общении с соратниками по партии он мог быть весьма грубым, но его вкусы были ханжескими. Он считал, что изображение секса в искусстве – это порнография, идущая с Запада и посягающая на духовные традиции русской культуры». Если судить по письмам, в 1976 году вкусы советских телезрителей оставались во многом сталинскими:

«Прекрасная музыка Чайковского, но разве Чайковский писал музыку для таких сцен?» (анонимное, Борисоглебск).

«Танец – “язык тела”, по выражению самой же Плисецкой, – доведен в фильме до такого хореографического цинизма и сексуальности, что и Тургенев, и Чайковский, будь они живы, содрогнулись бы, увидев это на русской сцене. Фиглярствующая “дама высшего света” Полозова в исполнении Плисецкой совершенно разрушает то исповедально-поэтическое, что всегда пронизывало эту автобиографическую повесть, и низводит с пьедестала личность Тургенева. Удивляюсь мастеру сцены Смоктуновскому, как ему не стыдно было смотреть на хореографические манипуляции своего двойника?» (подпись неразборчива, Москва).

«Нашей молодежи преподнесены столь интимные положения, что не хотелось верить, что это советский экран» (Н. Я. Шелихова, медработник, педагог, Баку).

«Произведение впечатляющее, но новаторство этого фильма чрезмерно. Как известно, упадочная буржуазная культура взяла на вооружение секс и порнографию. А нашему доброму, скромному народу это ни к чему. Плисецкая хорошая балерина, но на этот раз чувство меры изменило ей» (В. Шорохов, Новотроицк Оренбургской обл.).

«“Фантазия” создана с мастерством и блеском, и тем более обидно, что кто-то из ее авторов совершенно потерял чувство меры. Последний акт из балета, несмотря на мастерство М. Плисецкой и великую музыку Чайковского, просто отталкивает. От него сильно отдает тенденциями западного искусства, воспевающего секс. Тургенев отнюдь не собирался воспевать и тем более смаковать “падение” Санина, как это позволили себе авторы “Фантазии”, доведя сцены любви в балетной части почти до натурализма» (Н. В. Гуревич, Москва).

«Зачем же в фильме в порядке “углубления” Тургенева подчеркивать эротическую сторону, хотя эта тенденция стала часто встречаться в новых постановках Большого театра. Трудно представить себе такие сцены в балетах Чайковского, проникнутых лиризмом и страстью в высоком, а не эротическом смысле» (М. А. Плетнев, инженер, Калинин).

«Взяли прелестную, лучшую, тонкую, с философским финалом повесть И. С. Тургенева и сделали черт знает что! Пусть Плисецкая танцует, но не надо под старость пытаться снискать лавры драматической актрисы! Оставьте вы в таких случаях классиков в покое!» (Т. Элисен, Москва).

«Единственным элементом, несколько не гармонирующим с нашей этикой, является еле заметный налет эротики, однако без него сцена не имела бы законченного вида» (подпись неразборчива, Павлоград).

Именно! Когда Майя Плисецкая давала интервью «Литературной газете» после выхода фильма в июне 1976 года, корреспондент Григорий Цитриняк привел одно из писем: «Кататься по полу и спине партнера в угаре недозволенной любовной страсти барыньки могла рядовая балерина, а не Вы, балерина с мировым именем». – «Почему? Я ведь исполняю и в драматических, и в балетных сценах роль именно этой “барыньки” – абсолютно порочной Полозовой, – парировала Плисецкая. – К новому жанру вообще надо привыкнуть. А пока, я убеждена, некоторых зрителей смутило соединение реализма драмы – кажется, “самого достоверного” искусства – с балетом, самым абстрактным, самым условным. Мы часто видим по телевидению – к счастью, часто – в выступлениях фигуристов позы, поддержки, положения, которые зритель воспринимает как условный, специфический язык, как движения, присущие и допустимые природой этого вида зрелища – “спортивного театра”. А когда в то же движение вкладывается конкретное сюжетное содержание, связанное с взаимоотношениями двух действующих лиц, оно незамедлительно приобретает совсем иной смысл. Зритель перестает воспринимать это как условность и начинает смотреть на то же самое другими глазами. Я не сомневаюсь, что, если бы по телевидению передали только балетные сцены, назвав их “Адажио”, “Серенада”, “Дуэт”, “Романс” или как-то иначе, они возражений бы не вызвали».

И все же, к счастью для создателей фильма и руководителя Гостелерадио Лапина (который «усидел»), были люди, новый фильм принявшие. Они и поняли его сразу, и новаторство тоже оценили.

«Увиденное превзошло все. Это событие можно смело назвать историческим в искусстве: родился новый жанр – соединение драмы и балета. Драма выражается в эмоциональном выражении балетного искусства. Это удивительно, неповторимо, новаторски!» (Г. М. Гераскина, инженер-экономист, Москва).

«Умно, красиво, талантливо! Фильм – открытие, вот уже действительно в искусстве нет тупика, оно безгранично. Сочетание драматургии и хореографии – Плисецкая и Смоктуновский – лучшее невозможно. Умный Эфрос! А какое театральное зрелище, ароматная атмосфера. Праздник для чувств» (Б. А. Овчинников, Ногинск).

«Я не боюсь сказать: не было еще такого апогея совершенства ни в кино, ни в драме, ни в балете. Поблагодарите исполнителей от всего 20-квартирного нашего дома» (Ф. Л. Болтаева, пос. Духовницкое, Саратовская обл.).

«Танец Плисецкой всегда выразителен, но в этом фильме она превзошла себя. Танец