Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

стала первым актом человека по преображению реальности в осмысленное бытие, наполненное уже исключительно человеческим содержанием. В ней продолжают действовать и управлять человеком неведомые и непонятные ему существа. Он ведом пророчествами, волею богов, собственной судьбой, какой невозможно избежать, но в силе преобразования уже кроется его, человека, победа.

* * *

Эпос как национальная мифология, как глобальное представление и изображение силы, ума, мощи и перспективы жизни народа, в полном своем виде прорвался у Толстого и Шолохова. У Толстого реализовалась наша русская Илиада, то есть жизнь этноса, взятая во всех ее подробностях, во время Отечественной войны 1812 года, а шолоховский эпос – это Одиссея: в прямом виде странствия героя по жизни с посещением и неведомых стран, и знакомство с чудищами в облике людей, и соблазнение разнообразными цирцеями и сиренами в виде многочисленных, в основном случайных, спутниц, и наличие громадной любви, по-мифичному раздвоенной, и утрата близких, и возвращение к очагу, который уже как бы и отсутствует. Хутор Татарский – вот его Итака, какую необходимо вновь наполнить собственной, почти уже утраченной жизнью.

Григорий, как и Одиссей, ищет свою судьбу, но постоянно сталкивается с такими закономерностями бытия, какие гораздо выше его возможностей. Это главная черта мифа – человек всегда находится в подчиненном положении по отношению к обстоятельствам, какие ему предлагает судьба. Только волей и своей мифологической силой он может преодолеть этот тупик поисков своего берега и своего дома. Для Григория это предстает в виде не символического, но прямого возвращения к старому-новому реальному бытию из своего укрытия в финале романа-мифа, переплывая Дон, свой Стикс, возвращаясь на с в о й берег.

«Тихий Дон» – это миф поиска и обретения правды бытия (или ее отсутствия, что для мифологической логики одно и то же), какой не располагают и боги – эта истина им не известна. Ее добивается сам мифологический герой, проходя через свои странствия и в них через испытания. Этот тип героя равен самому народу, он единичное воплощение всех свойств и качеств народного целого (определенного сообщества людей, скажем, государства-полиса в Древней Греции), оттого он неизбежно должен включать в себя амбивалентные и одновременно архетипические черты того самого единства, которое и посылает его в трагический путь обретения правды основного содержания жизни.

Позднее, по сравнению с шагами и эволюцией западной сестрицы, обретение русской культурой своей идентичности привело к тому, что и по сей день она разрабатывает объективную сторону бытия, даже вне учета того обстоятельства, что таких героев, как герои Толстого и шолоховский Григорий, уже нет в реальности.

Мифологический герой, концентрирующий в себе основные линии бытия, может или победить, или погибнуть, причем и в его победе есть элемент разрушительности. Ибо миф знает всего одно, адекватное ему самому, серьезное содержание: показ смерти явления (героя) на фоне бесконечного и равнодушного к человеку бытия.

Через мифологического героя античность и та, древняя, эллинская, и русская нащупывали возможные пути выживания всего, что необходимо прояснить самому бытию, – выживаемость и устойчивость то ли государства, то ли религии, то ли какой-то иной духовной субстанции, данных этим этносам на сохранение некой высшей волей.

Любая фигура древнегреческой античности, а также, как оказывается, и русской культуры в период ее классической зрелости в первой половине XIX века, была мифологичной, иначе она и не могла стать жизнеспособной. В этом ее тайна и перспектива для последователей.

Все окутано материалом и содержанием громадного мифа у Шолохова. Мифологические узлы и загадки, архетипы и символы встречаются на каждом шагу любого его текста, но в основном в «Тихом Доне». Хотя стоит заметить, что мифологические элементы так и рвутся из ткани «Поднятой целины», а «Судьба человека» на каком-то отдалении и от времени ее создания и – главное – от событий, ее породивших, является новокультурным мифом о Прометее, о человеческом существе, преодолевающем всевозможные препоны и страдания и возвышающем саму человеческую природу.

Григорий же выступает как истинно мифологический герой на развилке – бытийственной, прежде всего, а плюс к этому и личной, любовной, и все это у Шолохова сопровождается параллелями и обобщениями архетипического толка. Шуты и архонты хора – Аникушка и Щукарь, другие персонажи, вроде Христони – Геракла, архетипы войны, мира, труда, любви, умирания, земли, плодородия – все это есть у Шолохова. Дон, еще раз повторим, – это Стикс, река, отделяющая мертвых от живых. Чтобы переехать на его другую сторону в решающий момент жизни, означает попасть в царство мертвых. У Шолохова такой переезд совершает народ в целом (знаменитые картины третьей книги «Тихого Дона», показывающие бегство казаков от наступающей Красной армии), только платить они должны не оболом, но всем своим добром, какое они везут с собой в никуда, в смерть.

По существу, качество воспроизведенной реальности Шолоховым таково, что, в любой картине «Тихого Дона» вылезает сгущение жизненного содержания и жизненной же правды такой крепости, что совершенно свободно рядом с нею помещается любой отрывок из Илиады и Одиссеи – от пира древних греков на берегу Средиземного моря до столкновения Ахиллеса и Гектора. Масштаб Шолохова позволяет равнять его тексты с лучшими страницами древних эпических поэм, что само по себе не может не вызывать искреннего изумления. Но, к тому же, – и это главное – выписывая для себя предельно актуализированную действительность гражданской войны и жизни донских казаков в период всемирных (то есть всеобщих) потрясений, Шолохов чудесным образом создает такие эстетические опорные точки объяснения бытия, без которых его эпос (мифология) был бы не эпосом, а частным или историческим анекдотом. Сам характер художественного мышления донского писателя таков, что он мыслит самыми крупными категориями (в рамках наших рассуждений можно сказать, что мифологическими) художественного мимесиса.

Архетипы странствий, в переносном смысле поиски Золотого руна («золотого века прежней жизни»), показ природы таким образом, что из нее могут подняться каменные люди, циклопы, бирнамский лес может ожить и пойти на людей, говорят о том, что в творчестве Шолохова в его универсальном единстве реализовался громадный миф новейшего века русской культуры – странствия человека и обретение истины жизни через кровь и смерть многих людей, но при опоре на сохранение народного целого.

После всех этих тезисных соображений, хочется привести замечательное определение мифа, как его дал А. Ф. Лосев и что имеет прямое отношение к Шолохову: «Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть… наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но – наиболее яркая и самая подлинная