Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

Это приводит ученого к утверждению следующего рода: «Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинно сть, достоверность и принципиальную закономерность и структуру» [2, с. 416]. Миф у Лосева определяется через миф же, через ту самую скрытую обобщенность и многосмысленность, какие содержат в себе любые построения древнегреческой фантазии от мифа о Тезее и Минотавре, от всей мифологии древнегреческих богов до мифичности поведения реальных древнегреческих персонажей в виде Алкивиада, царя Леонида, Сократа, Платона и Аристотеля. Во всем этом нет никакого ни логического, ни культурологического противоречия, Лосев ведет речь о том, что именно может быть противопоставлено механистичности и оторванной от человеческого субъекта объяснительной матрицы мертвого духа. При всей внешней убедительности и соответствия некоторым фактам действительности, такого рода подход {социальный нигилизм, как он пишет) не решает ни единой проблемы истинно человеческого существования, не дает ответа на те вопросы, какие колеблят и ожитворяют сознание всякого человека без участия теории Ньютона. И оказывается, что наилучшим, наиболее кратким путем освоения действительности является отвлеченный мифологизм, парабола, притча, миф в своем прямом и безусловном выражении, какой не требует от тебя никакого знания, но требует прежде всего веры в то, о чем миф рассказывает и в то, что он есть некая безусловная и неотменяемая истина. Истина, какой и необходимо руководствоваться человеку, если только он не собирается прожить жизнь, опираясь исключительно на акты физиологического существования. Это человеческое, слишком человеческое начало, как заметил один новоевропейский философ, но дарует ли понимание человечности такого рода возможность приблизиться к суждениям высшего толка? Миф или мифичность мышления позволяют представить, что в жизни человека есть некая потайная дверца, какую он обязан приоткрыть, чтобы, заглянув туда, увидеть там мерцание того света истины, без которого те процессы поддержания его физического существования, о которых было упомянуто чуть выше, лишены всякого смысла или они просто ничтожны.

Лосев вовсе не противопоставляет миф логосу, он сам логос понимает как видоизмененный миф, потому что в мифе концентрируется тот вид знания, какой своей универсальностью и глубиной заметно превышает способность логоса и его частных возможностей объяснять действительность. Логос не может бороться за целостного человека, он исключает из восприятия бытия живое чувство жизни как главный эквивалент ее проницаемости и адекватного усвоения. Просто логос (скажем более определенно – механистическое отношение к реальности) для Лосева подобен патологоанатому, который орудует с мертвым телом, и его знание совершенно бессмысленно и ненужно для «живой, напряженной реальности».

Тайна жизни заключается не только в осознании того исходного импульса, какой делает очевидным процесс субъективации и тем самым адекватного восприятия действительности, так как мы не понимаем до конца, что именно из себя представляет сознание человека и главное – его самосознание, а это самое существенное в жизни индивида. Но и этого мало. Помимо случившегося акта рефлексии, связанного с апперцепцией реальности человеком, возникает вопрос отношения к ней (реальности), установление пути, по которому необходимо идти, чтобы более-менее адекватно ее объяснить. По убеждению не только Лосева или других русских философов религиозно-философского круга, к примеру, С. С. Аверинцева, механистическая, количественная, дескриптивная линия накопленных и исчисляемых, в том числе и через цифру в современной эпохе, знаний ведет, и привела уже в тупик современную культуру. Человек не постигает себя как человеческое существо, обладающее своим собственным самосознанием, а стало быть, и ответственностью за свои поступки и свою жизнь, как существо, созданное кем-то «по его образу и подобию». Он становится в лучшем случае носителем безжизненной и враждебной информации, умертвляющей его истинно человеческие начала и лишающей его прикосновения к вечному.

В некотором отношении миф выступает как то самое орудие, какое позволяет компенсировать недостаточность механистического и количественного объяснения действительности. Тем более, что мышление человека и сегодня продолжает сохранять значимые элементы архетипического, мифического отношения к реальности. Это проявление мифа реализуется, прежде всего, в феноменах культуры и искусства (как части культуры). Но, глядя на избывание в современных формах культуры всего, что как-то напоминает те или иные аспекты содержания, то есть смысла, а почти всё сегодня переходит в игру форм и пропорций, опять-таки в нечто механистическое, то становится очевидным, что вымывание мифичности уже неотвратимо происходит и в культуре.

Есть, правда, целый ряд национальных культур, в которых эта архаичность продолжает жить, и в этом известное спасение для всего человечества (может быть так и случится, если эти культуры не будут погребены под эверестами информационного мусора). Россия здесь продолжает пребывать на одном из первых мест. А Шолохов занимает, по существу, главные позиции.

Литература и примечания

1. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. Под ред. В. Я. Петрухина, Т. А. Агапкиной, Л. Н. Виноградовой, С. М. Толстой. М., 1995.

2. Лосев А. Ф. Диалектика мифа И А. Ф. Лосев. Из ранних произведений. М., 1990. Время написания работы – 1927 год, публикации – 1930. Курсив здесь и дальше А. Ф. Лосева.

Шолохов и Гете. К понятию «мировоззрение Шолохова»

Данный вопрос, который формулируется нами применительно к миру писателя, который своим творчеством раздвинул череду гениев русской литературы и определил новые перспективы ее развития, носит чрезвычайно сложный – с философско-эстетической точки зрения – характер. При этом уместно заметить, что автор настоящих заметок не озабочен идеологической и, соответственно, эстетической и философской перекодировкой наследия писателя применительно к текущему историческому моменту. Значение художественного мира этого писателя и его эстетического наследия куда серьезнее, чем желание так или иначе приукрасить некоторые его позиции и доказать несведущему читателю, что их кумир почти предвидел случившийся поворот в истории собственной страны (по счастью случившийся уже после смерти художника), или, того пуще, осуждал прежний (советский) режим. К слову сказать, у Шолохова в его текстах, художественных и публицистических, немало обнаруживается прямой социальной критики, так что при желании эту процедуру можно осуществить.

Как раз наоборот, Шолохов не из художников-визионеров, какие забавляются проекциями будущего, выстраивая те или иные модели дальнейшего существования человека и общества. Он был слишком укоренен в реальности, чтобы заниматься фантазиями и воплощением этих фантазий в жизнь. Его беспокоило внутреннее неизбывное противоречие осуществляющегося бытия, – и это значительная часть размышлений как его самого, так и лучших героев – что жизнь поворачивается к народу и людям все время трагической своей стороной, подчас приобретающей характер предельной избыточности. При всей своей жизнепозитивности, так сказать родового толка, Шолохов