Еще одна станция - Кейси Маккуистон

«Ох, девчонка, я окажусь в беде, если ты меня оставишь…»

Телефон падает ей на грудь.

Песня играет из маленьких динамиков, музыка льется тоскливо и подавленно, и она представляет тот семидюймовый сингл, о котором рассказывала ей Джейн. Она впервые по-настоящему это представляет: Джейн в 1977-м, одна и живая.

Сложно поверить, что цвета тогда были такими же, хрустящими, яркими и настоящими, а не вымытой зернистой сепией, но так оно и было. Струны, далекое пение и Джейн. Ее кожа, светящаяся золотым под освещением пешеходного перехода, пока она несет домой пачку новых пластинок. Стопка книг на ее тумбочке. Индийское кафе, которое ей нравилось, сигареты, которые она стреляла, когда была напряжена, женщина вниз по коридору, которая делала ужасные пироги, тюбик зубной пасты, свернутый на конце, с надписью «CREST» большими заглавными буквами и шрифтом, который уже не используется.

Ярко-красный цвет ее кед, только из коробки, и солнце, которое освещало пол ее спальни, и зеркало, в которое она смотрела на свою стрижку, и голубое небо над ее головой. Она. Уходящая только от того, от чего хочет уйти. Именно там, где она и должна быть.

Джейн сидит в поезде, думая про дом, а Огаст сидит дома, думая про Джейн, заселяющуюся в квартиру, готовящую завтрак, строящую жизнь с ней. Как будто прошло миллион лет с тех пор, как она сидела за тарелкой картошки фри в «Билли» и говорила Майле, что они должны ей помочь несмотря ни на что. Даже если она ее потеряет. Она правда так считала.

Еще одно сообщение от Джейн.

Вернись.

Возможно, это худшее, что Огаст может сделать. Возможно, единственное.

Она скатывается с кровати и тянется к ключам.

Джейн нет в поезде.

Огаст пытается пробраться сквозь толпу, заполняющую проход, но здесь слишком много людей, а она слишком низкая, чтобы что-то разглядеть над их головами. В итоге она проталкивается в конец вагона и залезает на единственное пустое сиденье, чтобы узнать, поможет ли оно увидеть Джейн.

Не помогает.

Что-то застревает у нее в горле. Джейн здесь нет. Такого никогда не было раньше.

Нет-нет-нет, невозможно. Прошло всего несколько дней с тех пор, как Огаст ее видела, меньше часа с тех пор, как она связалась с Огаст. Эта песня только что была на радио. Она не до конца понимает связь между ними, но она не может быть настолько хрупкой. Джейн не может исчезнуть. Не может.

Она падает на пол с колющей ее кости пальцев и запястья паникой.

У Огаст было слишком мало времени. Они месяцами откапывали Джейн, по ложке за раз, и она должна жить. Джейн должна жить, пусть даже без нее.

Пути изгибаются, и Огаст шатается. Ее плечи ударяются о металлическую стену вагона.

Возможно, она ее пропустила. Возможно, она может выйти на следующей станции и попробовать другой вагон. Возможно, она может сесть на поезд в обратном направлении, и Джейн будет там, как всегда, с книгой в руках и озорной улыбкой. Возможно, время еще есть. Возможно…

Она поворачивает голову, глядя в окно в конце вагона.

Кто-то сидит на последнем сиденье следующего вагона, рассеянно смотря на нее в ответ. Воротник ее куртки приподнят, а темные волосы падают на глаза. Она выглядит ужасно.

– Джейн! – кричит Огаст, хоть Джейн и не может ее услышать. Все, что она, наверно, видит, – это губы Огаст, выкрикивающие ее имя, но этого хватает. Этого хватает, чтобы она вскочила с места, и Огаст видит, как Джейн кричит ее имя в ответ. Возможно, это лучшее, что она видела в жизни.

Она видит, как Джейн бросается к аварийному выходу – и тянется к своему. Он легко открывается, а за ним – крошечная платформа, которую она прекрасно помнит, и на следующей стоит Джейн, так близко, что можно коснуться, широко улыбаясь из вагона мчащегося поезда, и Огаст понимает, что ошибалась: это лучшее, что она видела в жизни.

Не бывает идеальных моментов в жизни – не когда дерьмо стало максимально странным, ты на мели в жестоком городе и вещи, что делают больно, кажутся очень огромными. Но здесь ветер и вес всех этих месяцев, девушка в аварийном выходе, ревущий со всех сторон поезд, мигающие туннельные лампы, и это кажется идеальным. Это кажется безумным, невозможным и идеальным. Джейн притягивает ее к себе, положив ладонь на шею, прямо между вагонами метро и целует так, как будто это конец света.

Она отпускает Огаст, когда они выезжают из туннеля на яркий солнечный свет.

– Прости! – кричит Джейн.

– Это ты прости! – кричит Огаст в ответ.

– Все в порядке!

– Мы вам не мешаем? – кричит парень, стоящий за ней. Вот черт. Точно. Другие люди еще существуют.

– Лучше иди сюда, пока меня никто не столкнул!

Джейн смеется и перепрыгивает, хватаясь за плечи Огаст, и они по инерции проходят через дверь. Огаст ловит Джейн прямо перед тем, как она врезается во взбешенного парня в кепке янки.

– Вы закончили? – говорит он. – Это гребаное метро, а не гребаный «Дневник памяти». Хотите, чтобы мы все тут застряли на гребаный час, пока соскребают пару лесбиянок с гребаных рельс?..

– Вы правы! – говорит Джейн сквозь слегка истеричный смех, беря Огаст за руку и отводя в сторону. – Не знаю, о чем мы думали!

– Я вообще-то бисексуалка! – тихо добавляет Огаст через плечо. Они проходят на другую сторону вагона мимо колясок и зонтов, мимо коленей, обтянутых хаки, и пакетов с продуктами в свободное пространство рядом с последним поручнем, и Джейн поворачивается к ней лицом.

– Я была…

– Ты была…

– Я не хотела…

– Я должна была…

Джейн останавливается, еле сдерживая смех. Огаст никогда не была так счастлива ее видеть, даже в те первые дни, когда она была лихорадочной идеей. Она больше не идея – она Джейн, упертая Джейн, беглянка Джейн, дерзкая Джейн, с костяшками в синяках, мягкосердечная агитаторша Джейн. Девушка, застрявшая на ветке с сердцем Огаст в кармане ее рваных джинсов.

– Давай ты первая, – говорит она.

Огаст прислоняется плечом к поручню, придвигаясь ближе.

– Ты была… не совсем не права. Я делала это ради тебя, или, по крайней мере, я так думала, но ты права. Я не хотела, чтобы ты возвращалась. – Ее инстинкты говорят ей отвести взгляд от Джейн, но она не слушается. Она смотрит Джейн прямо в глаза и говорит: – Я хотела… я хочу, чтобы ты осталась здесь, со мной. И это хреново, прости.