Следопыт Бероев - Семён Александрович Данилюк

вверх большой палец. – Если б ты в аэропортовском буфете выступил с этой темой, то вместо по рылу наверняка бы заработал лишний стакан.

Попавший впросак Игорь добродушно отмахивался:

– Да что с вас взять, темнота!

Он счастливо потягивался и укладывался спать.

Поесть зачастую забывал. Так что завхоз Танечка сама ни свет ни заря разжигала конфорку, чтоб успеть впихнуть в него пару бутербродов с кружкой горячего чая. А вечером стерегла заначенную порцию, на которую покушался вечно голодный Эдик.

Колонию сурков-черношапочников Никитин разыскал быстро – в боковых распадах на реке Ледниковой. Так что уже на второй день Челягин и Бероев приступили к съёмкам. Работал Челягин увлечённо, под стать Тимашеву. Всё время подновлял сюжеты, придумывал новые ходы, менял ракурсы. В работе был жёсток, нетерпелив, в запале мог и прикрикнуть. Олег не обижался. Напротив, старался держаться поближе, чтоб не упустить ни одной мелочи. Понимал, что посчастливилось проходить науку кинодокументалистики у большого мастера. Схватывал эту науку он, похоже, быстро, потому что поводов для неудовольствия у Челягина с каждым разом становилось меньше.

Время от времени, когда у Тимашева накапливался материал для съёмок, Челягин с камерой поднимался с ним на ледник.

Освободившийся Бероев брал «тозовку» и спешил присоединиться к Никитину. С биноклями, укрывшись за валунами, высматривали добычу. Охотились они и в ненастье, непригодное для съёмок. Без дичи, как правило, не возвращались. Так что повариха Танечка трудилась вовсю: едва не каждый день обновляла меню. Время консервов прошло. Пришло время мяса.

Но вообще Эдик предпочитал бродить по горам в одиночку. Поручение руководителя экспедиции и личная мечта слились для него воедино. Он истово разыскивал тропу предка. Челягин с нетерпением ждал результата. Какое-то время он встречал проводника вопрошающим взглядом.

И всякий раз Никитин отвечал со снисходительной хитринкой:

– Ищем! Тропа в горах – это тебе не пальцем по карте водить. Тут чутьё требуется.

– Когда, спрашиваю?!

Никитин жёстко прищурился. В интонации почудилось ему неуважение. А малейшее подозрение в неуважении выводило заносчивого парня из себя.

– А ты не понукай – не взнузданный! – огрызнулся он. – Ишь ты! Уж и сроки ему подай. Может, ещё пятилетний план подпишешь? Командовать в штабах вы все мастера. А вот в реальном деле настоящий знаток нужен. Короче, отвечаю: как только, так сразу.

Какое-то время Челягин спускал высокомерный тон. Но потихоньку вечная ухмылка превосходства – при отсутствии результата – начала выводить его из себя. Наконец, видно, разуверившись, бросил жёстко:

– Трепач ты! Хвастун дешёвый.

У самолюбивого Никитина заходили желваки. С трудом сдержался. После этого он прихватил свою понягу и ушёл в тайгу.

Спустя двое суток обеспокоенные Танечка и Бероев напомнили Челягину, что проводник до сих пор не вернулся в лагерь.

Челягин, который на другое утро сам уходил на ледник с Тимашевым, безразлично отмахнулся:

– Стыдно показаться. Вот и отлёживается где-нибудь, трепло. А скорее сбежал из-под надзора!.. Впрочем, есть желание, так пошукай, – обратился он к Бероеву. – Может, и впрямь заблудился где проводничок невдалый.

У Олега неприятно скребнуло по душе. Кажется, руководитель экспедиции уже успел забыть, как искусно провёл их Эдик через путаные броды и болота – по одному ему видимым приметам.

В походных условиях, бок о бок, в людях проявляется то, что поначалу незаметно или тщательно скрывается. Уже на Кодаре Бероев подметил в руководителе экспедиции пугающее свойство – непостоянство. Челягин быстро очаровывался новыми, необычными людьми. Всячески опекал, поддерживал. Но столь же резко менял своё отношение, если ему казалось, что его подводили. И эта переменчивость в суждениях несколько подмывала в Олеге прежнее безудержное восхищение этим человеком.

На другое утро, проводив Тимашева с Челягиным на ледник, Олег Бероев засобирался на поиски пропавшего проводника. Танечка помогала в сборах. В бегство Никитина ни один из них не верил. Скорее, случилась беда.

И тут обоим почудился неясный звук – будто где-то звенела тонкая струна. Переглянувшись, выбежали из палатки. Звук вновь возник, уже ближе. Теперь он стал походить на стон. Из-за поворота показался Эдик. Он ковылял, опираясь на сук, превращённый в самодельный костыль. Перепачканный засохшей грязью. Взмокший от напряжения. Лобастая голова опущена в землю. Глазами выискивал он надёжное место, куда можно поставить костыль. Чтобы после, оперевшись на него, перенести вес тела. Был он полностью сосредоточен на движении и на преодолении боли, что испытывал при каждом шаге.

– Эдик! – Олег и Танечка бросились к нему.

Никитин предостерегающе выставил ладонь.

– Застопорите! А то сшибёте на радостях. Я и сам нынче падать горазд. Падаю, как ванька-встанька. То есть падаю ловко. А после по полчаса поднимаюсь.

Его втащили в палатку. Танечка нежными пальчиками пробежалась по ноге.

– Перелом. И нешуточный, – уверенно констатировала она. – Где угораздило?

– Сорвался со скалы, – неохотно признался Эдик. – Вторые сутки ковыляю. Еле костёр на ночь разжёг. Отчаялся уж, что не дойду.

Он неловко повернулся. Вскрикнул. С новым, горловым стоном откинулся и, похоже, потерял сознание.

Кинулись раздевать. Попытались стянуть задубевшие брюки. Безуспешно. Танечка схватила кухонный тесак и располосовала одежду снизу. Обнажившаяся нога выглядела страшно. Перемотанная наспех стопа торчала наискось. Синюшная и распухшая едва ли не вдвое.

– Господи! Как он вообще дошёл? – Танечка показала на оскольчатую кость.

Олег с мольбой посмотрел на неё.

– Да что я могу?! Нет у нас ничего такого в аптечке! – с тоской сообщила Танечка. – Разве что обезболивающее да укол противостолбнячный сделать. – Она решилась: – Будем готовить немедленную транспортировку до ближайшего медпункта.

– Так это аж в Чаре, наверное? – Олег испугался.