Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

в немалом количестве писавшие портреты императрицы, никогда не стремились запечатлеть ее грозный лик – только ласковое лицо, только улыбка и благожелательность. Разве лишь у Рокотова государыня – истинная властительница.

Виже-Лебрен, мечтавшая написать портрет Екатерины, вряд ли мыслила о строгом нраве Екатерины, главное было для нее получить разрешение хотя бы на один сеанс, на одну встречу.

Она прекрасно устроилась в Петербурге, ее нарасхват приглашали писать портреты вельмож и их супруг. Она помногу, как всегда, работала и лелеяла главную мечту: написать императрицу, ведь у нее уже было шесть портретов европейских монархов! И так нужна в коллекции Екатерина! Только секретарь и Зубов, невзлюбивший Элизабет, все откладывали и откладывали день сеанса.

И то сказать: государыня все чаще хворала, некоторые не могли спокойно смотреть, как тают ее физические и нравственные силы. Но ум ее не терял остроты. Французы просили, чтобы Россия вмешалась в их бедствия, Екатерина же отвечала: нет, у России слишком много своих забот.

А что же Андрэ, вернее Андрей, обучившийся многим искусствам в Европе и получивший немало похвал от своего опекуна Александра Сергеевича Строганова? Незаконный сын, он не мог называть фамилию отца – общество с пренебрежением относилось к незаконнорожденным.

Между тем граф, посмотрев работы опекаемого им молодого человека, высоко оценил их и, можно сказать, по самую макушку загрузил его новыми работами. Так что все прочие мысли выветрились из головы Андрэ.

Любимый сын графа Поль был выслан в Москву, но отец не собирался с ним расставаться. Так что, поручив – по пунктам – петербургские дела своему зодчему, граф удалился в Москву. Андрею надо было обновить графский дворец, построенный Растрелли, сделать акварель главной дворцовой стены с портретами – по этой акварели граф намеревался принять его в Академию художеств. Ну а главная задача – сделать кабинет для Марии Федоровны и построить графскую дачу на Большой Невке. И Андрей с энтузиазмом принялся за нее. Сделав проект, отправился в Москву, в Братцево, получить согласие Строганова.

Светлым сентябрьским днем Андрей появился в Москве. Остановился возле Путевого дворца на Тверской. Так вот он каков! Дворец, которому отдал столько сил – красавец! Ай да Казаков, ай да Баженов! Не похож ни на один европейский – тут старая Русь (крыльцо!), тут азиатское разноцветье (белые, красные, оранжевые цвета) и классическая, круглая ограда с башенками, покои, предназначенные для высоких гостей.

Когда-то старый деревянный путевой дворец стоял в селе Всехсвятском, неподалеку – Ходынское поле, где в семьдесят пятом году был устроен праздник по случаю победы над турками. Андрей хорошо помнил увеселительные строения на Ходынском лугу, которые делал Матвей Казаков.

Под ногами шелестела золотая листва, осень синела небесами, вокруг высились березовые и осиновые рощи. А где же домик, в котором племянница Казакова привечала их за чистым деревянным столом, угощала нехитрой едой и замечательными разговорами? От старой деревянной церкви, в которой бывал он с Василисой, тоже не осталось следа… Девица та, Василиса, снилась ему даже там, во Франции… Он бродил по желтому ковру шелестящих листьев, огибал черные стволы лип и осин – ни-ко-го.

Однако нашел сторожа Путевого дворца, уже собирался уходить, как старик вспомнил:

– Эй, любезный! Тут тебе что-то лежит. Никак письма. Иди сюда.

– От кого письма? Каким образом попали?

– Да уж не знаю. Гляди. – Сторож протянул ему пачку, но Андрей, не придав тому особого значения, сунул их за пазуху. «Не дай бог, ежели граф опять про женитьбу… Говорил уж не раз, мол, пора тебе жениться… Семейная жизнь делает человека основательным. Спрашивал: есть ли у тебя кто?» Андрей отнекивался, однако и в самом деле понимал: пора остепениться, найти супругу. Была когда-то Василиса, да то быльем поросло. Мэри? – славная, работящая девица, да только далеко, да и религия у нее другая… Вспомнил о Неаполе, как Элизабет промочила туфли и он нес ее на руках. Эх, жаль, глупый Мишель возревновал. И где он теперь? Где?..

Воронихин заспешил в Братцево.

Смена царств

Элизабет, вынашивая мысль, как запечатлеть русскую государыню, не раз уже бывала в Зимнем, только Зубов ее не принимал. Наконец позволил: «Завтрашним днем ее величество изволила дать сеанс. После обеда». Счастливая Элизабет нарядилась, ее помощник Петр нес мольберт, кисти, краски – и вот она уже у цели!..

Но тут (впервые, кажется) удачливой художнице пришлось услышать отрицательный ответ. И какой! Ранним утром того дня государыне императрице стало худо – и в сеансе было отказано… В последнее время императрица часто брала в руки зеркальце и – увы! – убеждалась в появлении множества морщин, чему уже не помогали притирания и румяна… Просветитель Новиков напечатал рассказец «Седина в бороду, а бес в ребро» о некой даме, которой бесы шептали, будто мужчины все еще пленяются ею.

А через день в столицах, по всей Руси зазвонили колокола, и великий плач прокатился по стране. Воронихин в тот день был в Москве и по медленным, редким ударам колоколов понял все и поспешил в Успенский собор – в Кремле была тьма народа.

Колокола звенели тяжело и гулко. В Успенском людей становилось все больше, не протолкнуться… Андрей смотрел на их лица – он так давно не видел стольких простодушных, искренне опечаленных людей…

Вдруг взгляд его натолкнулся на что-то знакомое: длинные черные кудри, смуглая щека… Пристально оглядев молодого человека (благо Андрей высок) и дождавшись, когда тот повернется, узнал синие глаза, полные губы – то был Мишель! Сквозь толпу стал пробираться к нему.

Когда кончилась панихида и толпа потекла к выходу, Андрей в ожидании остановился на ступенях, увидел Михаила и бросился к нему.

– Ты ли это, Мишель?!

Они обнялись и, забыв все дурное и печальное, словно не было разлучивших их лет, вышли из Кремля. Обнявшись, отправились вдоль Москвы-реки. Говорили и рассказывали, говорили и рассказывали, перебивая друг друга…

Уже темнело. Андрей заметил, что его младший брат слишком часто оглядывается, словно опасается, что за деревьями кто-то скрывается. А он действительно в толпе кого-то заметил – стряпчего, мошенника в капюшоне?..

На следующий день друзья опять бродили вокруг Кремля, и Михаил опять оглядывался на кусты, на тени деревьев. Наконец решился поведать о своей тайне:

– Андрей, я был на могиле Демидова, видел его вдову. Оказалось, что мой благодетель в своем завещании назвал мое имя… Мол, если добился я чего в живописи, то должен ехать на реку Чусовую… Там надобно найти место, его старый охотничий домик, в нем спрятан золотой слиток, самородок. А еще велел поставить великий деревянный крест – в память о погибших на его рудниках и в шахтах… – Михаил опять оглянулся. – Мне все кажется, что