Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

печалью в сердце сложил Андрей письма в шкатулку и задумался. Не видать ему семейного счастья. Хотя и не замужем, однако в нем не нуждается. Да и вообще нужен ли ей муж? Похоже, она из особой породы: готова служить кумиру; может быть, княжне Анне Лопухиной, и в том видит смысл своей жизни. Такой услужливый характер… А какая могла бы быть славная жена!

Новые иллюзии

Еще будучи великим князем, Павел I вынашивал грандиозные планы. Чем дольше ждал он трона, тем сильнее становились желания. В планах его были и новейший дворец, замок, и великий собор.

В числе его удивительных прожектов можно назвать предложение папе римскому перебраться в Россию. В письме королю обеих Сицилий Павел I в 1800 году писал: «Мой брат и кузен!.. Положение Италии столь тяжело, что это побуждает меня предложить его святейшеству поселиться в моих католических владениях… Ваше величество, – обращается он к королю Фердинанду IV, – Вы знаете прямоту моего характера и, я уверен, увидите в этом залог тех чистых побуждений, которые мною руководят». И что же? Представитель Пия VII был направлен в Петербург и в первых числах марта 1801 года ждал аудиенции у русского царя, но… известно, что произошло 11 марта, и смелый прожект был похоронен.

Относительно строительства нового храма Павел I вел беседы с президентом Академии художеств. Сначала предполагали строить великий собор в Москве, ибо Москва – древняя столица, Москва – Третий Рим.

Однако Строганов сумел убедить государя в том, что великий собор нужен Петербургу, он украсит «город святого Петра». Но каким должен быть великий собор? В молодые годы Павел бывал в Риме и в воображении своем видел собор точно такой, как в этом городе. Однако Строганов убедил его, что новый собор будет русским и станем «северным Римом».

У царя были не только политические, но и религиозные мотивы. После Французской революции Рим потерял значение духовного центра католической Европы. Посылая Суворова в Итальянский поход, Павел мечтал о выполнении миссии «освободителя христианской Европы». Потому-то царь православной Руси решил стать Великим магистром ордена Иоанна Иерусалимского.

– Как назвать будущий храм? – вопрошал Строганов. – В Петербурге уже есть храм Святого Петра… Есть церковь Пресвятой Богородицы – это лучшее место, и здесь следует строить храм и назвать его именем Богородицы. Церковь строилась при великом Петре, в нее перенесена икона Казанской Божией Матери. Так и следует назвать собор.

Царь еще не дал согласия, а хитроумный граф уже вел разговор со своим любимцем – Андреем Воронихиным.

– Думай, думай, Андрей, о будущем. Как задумаешь собор – так и будет. Довольно пользоваться плодами трудов итальянцев да французов.

Андрей видел собор Святого Петра в Риме, в воображении его сохранился и собор Святого Павла в Лондоне, и даже собор в далекой Палестине. Непременным условием (Павел дал это понять) была колоннада.

– Лучше тебе пока не попадаться на глаза тайным советникам, поезжай-ка в Москву. Небось в Братцеве у сына моего тоже к тебе есть дела. Да и князь Долгорукий что-то желает тебе заказать… Однако… – Граф вгляделся в Воронихина. – Что ты надумал с женитьбой, сын мой? Ежели желаешь сделать женой своей Мэри Лонд, так посылай ей спешную депешу или поезжай сам. Нужда она тебе и для чертежей.

…Осенью Воронихин был в Москве. Утеплил в Братцеве графский дом. Наведался к Долгорукому. Тот стал вице-губернатором Владимира. Город славный, навестить князя, повидать град сей – хорошее дело. И холодным ноябрьским днем Воронихин явился в губернаторский дом Долгорукого. Но – застал его в весьма печальном образе. Оказывается, была годовщина кончины его супруги.

Князь вышел навстречу в чем был – в халате, валенках и колпаке. И через час они уже сидели возле камина, служившего князю утешением и местом для бесед. На глаза Долгорукого то и дело набегали слезы – тень нескрываемой боли. На столе – бутылка «долгоруковки», приготовленной по родовому рецепту семьи, на столе бумага, перья, трубка.

У князя счастливое свойство – не копить в себе боль, а выкладывать все как есть чуть ли не первому встречному.

– В большой печали я, Андрей, – все повторял и повторял он, – скончалась драгоценная моя Евгения. Знал бы ты, как мы любили друг друга! Нам довольно было два дни, чтобы соскучать, так соскучать, что без меры обрадоваться, когда возвращалась она от своей матери… Она была моей музой, моей опорой… Теперь я желаю написать книгу и посвятить ей. Назову ее «Сумерки моей жизни»… А как весело мы жили! Собирали гостей и в Петербурге, и в Москве, и здесь, в усадьбе… Евгения! Если бы ты знал, какое это кроткое, любящее существо! Она чуть не всякий год рожала мне детишек… Болезни, бессонные ночи, хвори… великая терпеливица! Природа наградила ее хорошими мыслями и добрым сердцем.

Князь наполнил бокалы «долгоруковкой», чокнулся, вытер набежавшую слезу и продолжал:

– Ах, если бы знали вы, дорогой Воронихин, как пела моя незабвенная женушка! Раз во дворце графа Строганова… Летние увеселения вскружили голову старичку, и ему захотелось поставить маленький спектакль у себя в доме. Это была «Нина, или Безумная от любви». Как пела моя Евгения! Публика была отборная, всё бояре да вельможи.

И все ей рукоплескали, восторг всеобщий. Признали, что никто в России не мог бы так блеснуть в этой роли, как моя Евгения. Все в ней было прелестно: речь утомленная, голос нежный, выговор приятный, походка медленная, взор меланхолический. А игра! Без всякого жеманства, все было в ней совершенно.

Из-за этой-то роли не мог я потом простить кое-что графу Николаю Петровичу Шереметеву. Парашенька, с которой был я весьма дружен, стала нашей соперницей. Нет слов, она хорошая певица, однако… моя жена трогательнее.

     В Евгении была изящность Естества!

     Семнадцать лет вкушал с ней райских дней блаженство,

     В чертах ее лица – зрел мира совершенство!

     В чертах ее души – зрел благость Божества.

– Так о ней я разумел! Так вещал, писал, печатал в книгах – чеканил на монументах гибельных – врезывал в скрижали души нетленной. Так чувствовал и так чувствовать буду до последнего моего издыхания!..

Князь налил «долгоруковки» в два бокала, достал свой мемуар и тут же начал читать:

– «Сегодня бывала именинница Евгенья! Существо бесподобное на земле! Ангельское за гробом! Я уверен в том всеми моими чувствами. Сегодняшнее число было для меня семнадцать лет днем торжественным всех радостей земных, и вот столько же, что он сообщает сердцу моему одну духовную радость в высшей степени ее в Человечестве. Так! Со времени кончины Евгеньи я день сей посвятил одному Богу, давшему