Одержимый сводный брат - Ирина Ирсс

вынужден вам сказать, что в ближайшее время вам запрещено навещать Марину Владимировну, — твёрдо объявляет он, а потом добавляет: — Когда придёт время, мы сами оповестим вас и пригласим на свидание. До этого момента вы можете узнавать о происходящем на прямую у её лечащего врача.

— А оно придёт? Это время?

— На данный момент прогноз благополучного исхода лечения — семьдесят пять процентов. Положитесь на нас, мы знаем, что нужно делать.

Парень даже не тратит времени, чтобы задержаться ещё хотя бы на секунду.

— Всего доброго, Эвелина Эдуардовна, если вы не помните, где выход, мы пригласим к вам Анастасию.

У меня же только открывается и закрывается рот. Я никогда бы не подумала, что мне будут запрещать видеть маму, когда её лечение наша инициатива. Более того, за это всё оплачено. Но меня никто не намерен слушать. Парень уже начинает обходить меня, оставляя ошеломлённой и растерянной, когда внезапно останавливается и оборачивается.

— Поверьте, Эвелина Эдуардовна, худшее, что вы сейчас можете сделать, это — опекать её, не давая возможности взять ответственность за свою жизнь, — говорит, будто точно знает, какую я ощущаю вину. — Вы уже и так много сделали, помогли оказаться здесь. Повторюсь, дальше мы всё сделаем сами.

Теперь он точно уходит, а я так и стою, глядя ему вслед и прокручивая его слова про ответственность. То есть, я виновата, что опекала ее? Что за бред…

Но по мере того, как иду всё дальше по коридору, начиная углубляться в рассуждения, вдруг осознаю, что за последние две недели всё изменилось. С того самого, когда начала больше думать о себе, не бояться покидать дом Каймановых, потому что она там. Потому что меня могли обратно не пустить. И по сути, наконец, смогла разобраться со своей жизнью. То есть… Это как вспышка, само осознание, что я свободна. Что больше не несу ответственность за неё, и за эти недели, что не думала о ней и не переживала, мама вышла из глубокого бездействия. Да, она плачет, но в ней бьются эмоции. Живые. И всё это сделал один человек — Егор. То, на что у меня никогда бы не хватило смелости. Получается, именно он освободил меня.

Глава 43. Лина

— Шевченко… Да, можешь? Не проблема…

Столбенею, как вкопанная в метрах трёх от Егора. Замысел подойти, поцеловать и сказать, что он, сам того не подозревая, сделал мне подарок, рушится с небывалым провалом.

Шевченко…

Он не может знать. А если знает, то это всё? Конец?

Егор разговаривает по телефону, бродя туда-сюда, тон его голоса невероятно пугающий, слова выдаёт буквально рывками.

— Сколько скажешь… — Поворачивается, достигая очередной стены, и, наконец, замечает меня, тут же будто дар речи теряя. Дальше слушает отдалённо, но и на меня смотрит невидящим взглядом. Его мысли не со мной и не с тем, с кем разговаривает по телефону. — Хорошо, на связи. В любой момент.

Не глядя на экран, Егор блокирует телефон и, прокручивая тонкую вещицу в руках, продолжает смотреть на меня. Между нами до сих пор расстояние, не удивительно, мои ноги, даже если рядом начнётся бомбёжка, вряд ли сейчас оживут. Сам Егор, очевидно, ждёт, когда подойду к нему. Что было бы логично, ведь именно он около выхода.

Шевченко Дима? Или сразу его отец? Господи-господи-господи!

Меня ведь не было не дольше пятнадцати минут, он не мог узнать столько много!

— Ты всё? — где-то вдалеке, пробираясь через толщу панических мыслей, слышу голос Егора.

Не злой. Не обвинительный. Он вообще никакой, словно его так и не отпускает от разговора по телефону, и он спрашивает чисто автоматически. Всматриваюсь в его глаза, пытаюсь сообразить, что же это всё-таки значит.

Может он просто решил узнать, кто такой Дима? Зная Егора, удивительно было бы, если бы он решил ничего не узнавать.

Немного успокоив себя, наконец-то киваю, и Егор тоже кивает, как бы говоря: «хорошо», а потом сразу взглядом показывает в сторону выхода. По телу курсирует адреналин, ноги ощущается несколько ватными, однако довольно быстро ровняюсь с ним, и мы оба идём к двери.

Надо всё рассказать, самой, чтобы не бояться, но чем дольше мы идём в тишине к машине, тем затея всё больше кажется мне неудачной. И только уже внутри салона, когда Егор заводит мотор, атмосфера между нами становится менее напряженная. Он будто наконец что-то обдумывает и внутренне успокаивается.

— Тебе больше никуда не надо? — спрашивает он, когда мы выезжаем на большую дорогу.

В ответ я качаю головой.

— Мы домой?

И вот только на этом вопросе Егор окончательно оживает.

— Домой? — со смешком повторяет он, будто я выдала что-то нелепое, затем взглядом в меня хитрым стреляет, и я вижу, как появляется ямочка на лице от однобокой ухмылки. — Чтобы снова прятаться по углам? — Егор чётко качает головой. — Ну уж нет, у меня точно планы на тебя куда интереснее, чем торчать под надозором отца.

Смотрю не его профиль, на то, как с некоторой ленцой ведёт машину, положив левую руку на руль. На те мимолётные взгляды, что постоянно касаются моей кожи, словно не может не смотреть на меня дольше секунды, и полностью отбрасываю все переживания.

Сама втягиваюсь в эту игру.

— Со мной поделиться не хочешь?

Но ответом служит лишь его слишком бесподобная наглая ухмылка, чтобы на неё не заглядеться.

И тут я вдруг понимаю. Я счастлива?

Да я ведь действительно счастлива, так почему всё это время грузилась? Отпускает ото всего одним махом, так, что аж грудь эмоциями забивается. До точки затягивается. А потом разом взрывается. Сердце вскачь до предела.

Закусив губу, к окну отворачиваюсь, пряча не то улыбку, не то само счастье на лице. Как-то разом всё перестаёт волновать, что бы сейчас ни планировалось, оно будет вместе. Смотрю на расцветающую во всю зелень, удивляясь, как за пару недель всё затопило растительностью.

— О чем так задумалась, птичка?

О нас…

— Хочу уехать куда-нибудь, — выдаю честно.

Без деталей, но честно.

— Уехать? — как-то слишком настороженно переспрашивает Егор, что мне кажется, слышу, как его взгляд ударяется о мой висок.

Я улыбаюсь ещё до того, как поворачиваюсь к нему. Он явно думает о планах на побег.

— Ухум, — отвечаю, а Егора глаза лишь больше сужаются, явно не понимающий, как на это реагировать. — На озеро, например. Горы, — добавляю, когда ловлю краешком зрения темно-серое затемнение на горизонте.

— Горы… — повторяет Егор задумчиво, будто пытаясь вспомнить, что это такое.

А я тем временем продолжаю.

— Может,