Дживс и Вустер - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

– Если дядюшка Том вернется и обнаружит блистательное отсутствие Анатоля, это будет ужас, да?

– Даже думать об этом не хочу.

Но думать, увы, пришлось. И ей, и мне. Так мы сидели вдвоем и думали, пока наши размышления не прервал приход Л. П. Ранкла: он ввалился и уставился на нас, выкатив глаза.

Будь он костлявей, я не колеблясь сказал бы, что именно так выглядят вестники рока, но даже и при такой громоздкой комплекции, указывающей на необходимость пройти курс лечебного голодания, он едва не вызвал в моих внутренностях полный переворот, словно кто-то энергично пошуровал в них мутовкой. Он заговорил внушительным тоном. У людей, создающих промышленные империи, голос бывает, по выражению Дживса, полнозвучный. Они развивают голосовые связки, командуя собраниями строптивых акционеров. Начавши словами: «А, вот вы где, миссис Траверс», – он не преминул перейти к сути дела, и рупор его загремел полнозвучней некуда. Сказал он, насколько помню, следующее:

– Я очень хотел вас увидеть, миссис Траверс. В предыдущем разговоре я, как вы помните, со всей убежденностью заявил, что ваш племянник мистер Вустер похитил серебряную супницу, которую я привез с намерением продать вашему супругу, о чьем отсутствии я чрезвычайно сожалею. То, что это не пустое подозрение, теперь полностью подтвердилось. У меня есть свидетель, готовый показать в суде под присягой, что он нашел эту супницу в спальне мистера Вустера в верхнем ящике комода, неумело прикрытую носками и носовыми платками.

На собрании акционеров он бы тут припомнил один забавный случай, про который, возможно, не все из присутствующих слышали, однако в частном разговоре он счел это излишним. И продолжал со всей полнозвучностью:

– Как только я сообщу об этом в полицию и ознакомлю ее с имеющимися в моем распоряжении уликами, арест Вустера последует автоматически и строгий приговор станет неизбежен.

В том, что он говорил, приятного было крайне мало, но приходилось признать, что он осветил суть дела, как заправский прожектор. «Готовьте камеру, тюремщики, – сказал я себе. – Скоро вы меня увидите».

– Таково положение вещей. Но я человек не мстительный и готов использовать любую возможность, чтобы не причинить неприятностей хозяйке, приложившей немалые старания к тому, чтобы сделать мое пребывание здесь приятным.

На этом месте он облизнулся, и у меня не было сомнений в том, что он вспомнил вкус одного из коронных блюд Анатоля. И как раз на Анатоля он теперь и переключился.

– Находясь здесь на правах вашего гостя, я не мог не восхититься мастерством и талантом вашего повара. Я готов не выдвигать обвинений против мистера Вустера, если вы позволите этому даровитому человеку от вас перейти на службу ко мне.

Прародительница огласила комнату фырканьем – одним из роскошнейших его образчиков. Можно, пожалуй, сказать – полнозвучным фырканьем. Пустив ему вдогонку междометие «Ха!», она повернулась ко мне и сделала рукой размашистый жест.

– Я же тебе говорила, Берти! Ведь права я была! Я же говорила, что этот плод внебрачного сожительства примется меня шантажировать!

С такой жировой прослойкой Л. П. Ранклу, конечно, трудно было окаменеть от этого оскорбления, и все же, насколько смог, он окаменел. Словно кто-то из акционеров на собрании высказался нежелательным образом.

– Шантажировать?

– Да, вы верно расслышали.

– Это не шантаж. Ничего подобного.

– Он совершенно прав, мадам, – сказал Дживс, явившись словно бы ниоткуда. Я готов поклясться, что полсекунды назад его еще тут не было. – Шантаж – это вымогательство денег. А мистер Ранкл вымогает всего-навсего повара.

– Вот именно. Это чисто деловая операция, – сказал Ранкл, который явно счел Дживса арбитром не хуже Соломона.

– Дело обстояло бы совсем иначе, – продолжал Дживс, – если бы кто-нибудь захотел получить с него деньги, угрожая предать гласности тот факт, что в Америке он отбыл тюремное заключение за подкуп присяжного в судебной тяжбе, которую он вел.

У Л. П. Ранкла вырвался крик – такой же примерно, как у кота Гаса, когда на него упал пакет с кошачьей едой. Он пошатнулся, и его лицо, наверно, сделалось бы бледным как полотно, не будь его кровяное давление таким, что лицу надо было бы приложить сверхусилия, чтобы сделаться бледным как полотно. Максимум, чего оно смогло достичь, – это стать, как сказала бы Флоренс, землистым.

Прародительница, напротив, ожила, как цветик под влагой из лейки. Не то чтобы она была очень уж похожа на цветик, но вы меня понимаете.

– Что?! – воскликнула она.

– Да, мадам, все эти подробности содержатся в клубной книге. Бингли обрисовал их вполне исчерпывающе. В то время он придерживался крайне левых взглядов и, мне думается, получил немалое удовлетворение, занося на бумагу сведения, порочащие такого богача, как мистер Ранкл. С таким же смаком он пишет о том, как мистер Ранкл, имея все основания опасаться нового срока (на сей раз за мошенничество с недвижимостью), махнул рукой на деньги, которые он внес как залог своей явки в суд, и выехал из страны.

– Бежал от правосудия?

– Совершенно верно. Наклеил фальшивую бороду и пересек канадскую границу.

Прародительница испустила глубочайший вздох. Если ее глаза в тот миг не были похожи на две звезды, то я уж и не знаю, что на них похоже. Не будь ее последние танцевальные опыты достоянием столь давнего прошлого, она, наверно, прошлась бы по комнате в залихватской чечетке. Ее нижние конечности дергались так, словно ей стоило больших усилий усидеть на месте.

– Так, – сказала она. – Интересная будет новость для тех, кто заведует рыцарскими титулами. «Ранкл оказался рецидивистом? – спросят они. – Хороши бы мы были, если бы присвоили ему титул. Ребята из оппозиции штаны бы с нас спустили». Вчера мы обсуждали с вами, Ранкл, вопрос о деньгах, которые вы давным-давно должны были отдать Таппи Глоссопу. Пройдемте ко мне в будуар и покалякаем об этом еще разок.