В ночном саду - Кэтрин М. Валенте

– Привет, – сказала я, не в силах подобрать лучшее слово.

Звезда ничего не ответила.

– Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда и спустить вниз. Здесь холодно как в могиле, и Секка по тебе скучает.

Звезда ничего не сказала.

Что ж, меня предупреждали… Я потянула Итто за руки и попыталась взвалить его себе за спину – я была тощая, но он и сам не выглядел намного больше меня. Я была уверена, что смогу его поднять. Лиса носит детёнышей в зубах, верно? Однако Итто оказался намного тяжелее, чем можно было представить, как мешок железных чушек. Я его тянула, толкала, но не смогла даже сдвинуть с места.

Итто молчал.

Тогда и я замолчала. Села и посмотрела туда, куда смотрел он, – на обширный лоскут темноты, отмеченный семью звёздами, которые словно прижимались друг к другу. Это было очень скучно.

– Я знаю один трюк. Хочешь, покажу?

Звезда ничего не сказала, но глаза на правом лице чуть заметно дёрнулись в мою сторону. Я собрала пригоршню снега с серых камней на вершине и согрела его в руках, пока он не превратился в воду. Держа её в ладонях между нами, я наклонилась и показала Итто отражение – моё лисье лицо с кремовыми кисточками на ушах и умным чёрным носом.

Он тихо рассмеялся. Звук был такой, будто вода капала с высоких камней.

– Хитрый трюк, – сказала Звезда голосом, охрипшим от холода и тишины, точнее, как и рассказывала выдра, двумя голосами в унисон, высоким и низким.

– Я недавно его выучила, – призналась я. – И теперь, раз уж ты заговорил, почему бы нам не спуститься с горы?

– Ни один трюкач, даже лучший из лучших, не заставит меня это сделать. – Итто вздохнул. – Я на посту, а пост нельзя покинуть, лишь потому что пальцы посинели от холода.

– И кого ты стережешь на своём посту?

– Видишь те семь звёзд? – спросил он. Разумеется, я видела; кроме этих семи блестящих искорок, особо не на что было смотреть. – Их можно назвать моими кузинами. Или нельзя. – Он вздохнул и потёр четыре своих виска пальцами. – Я пришел сюда, потому что мне было страшно. Я боялся отпустить голову и умереть, хотя мне положено быть мёртвым. Я пришел сюда, чтобы понять: если те семь звёзд на небе – в самом деле мои кузины, умершие так давно, что я почти не помню, как они выглядели, вернулись ли они домой? Не страшна ли им смерть? Если да, и они там в безопасности, как крольчата в клетке, тогда я справился бы со своим страхом, отпустил бы голову и взмыл вверх. Это Крыша мира, отсюда можно дотронуться до черепицы. Мой путь был бы недолгим…

Итто посмотрел на мои влажные руки, которые начали покрываться коркой льда, и я поняла, что, если бы он мог, взял бы их в свои. Я приподнялась на носочки – знала, что он хотел именно этого, – и попыталась коснуться неба… У меня получилось! Мои пальцы коснулись черноты, и она была живая! Словно шкура, прикрывающая мягкую блестящую плоть ноги или живота и алмазную кость под ней. Я понятия не имела, чья это могла быть шкура, но мои заледеневшие пальцы ощутили живое тепло. И когда я коснулась её, увидела семь звёзд такими, как он должен был их увидеть. Они совсем не походили на звёзды, скорее, на семь выемок в небе, бледных, как выбеленные морем кости.

– Это могилы, – прошептал он, – просто могилы. Светят не они, а надгробия. Их там нет, небо – просто гробница, а я не могу умереть, потому что мне по-прежнему очень страшно. Куда мы уходим, если не туда? Мне так страшно и одиноко, за всю свою жизнь я любил только жалкий сломанный плот, и лишь он один любил меня.

Итто расплакался: из четырёх его глаз полились горячие слёзы, которые замерзали на щеках, не успевая упасть.

Я опустилась перед Звездой на колени и взяла его огромную, неправильной формы голову в свои ладони. Я гладила его жесткие, покрытые льдом и снегом волосы, прижимала своё лицо к его лицам. Я ничего не говорила, лишь ворковала как птица – мне казалось, что так они воркуют, – и продолжалось это очень долго. Я не знала, как заставить Итто спуститься, но предположила, что наконец поняла, как можно украсть его у него самого.

Окоченевшими пальцами я обхватила его запястья и начала разводить руки в стороны, прочь от лиц. Он замер, затем отпрянул и сдавленным голосом произнёс:

– Нет! Я не могу!

– Всё будет хорошо, – сказала я, как говорила уже много раз. – Всё будет хорошо. Ты причиняешь боль Секке, которая любит тебя, как любил плот, и скорее готова увидеть, как ты отдыхаешь под слоем лесной плодородной земли, где уже и смерти не стоит бояться, чем то, как ты сидишь в одиночестве на скале и жалеешь себя. Всё будет хорошо! Я здесь и знаю, что тебе страшно. Я тебе помогу.

Я тянула его руки в стороны, кожей ощущая прикосновение сухих губ.

– Разве я не могу остаться здесь, в холоде, навсегда? – спросил Итто неуверенным жалобным голосом, каким ребёнок умоляет дать ему конфету, а взрослый – полюбить его всем сердцем… Потом он сам же ответил на свой вопрос: – Нет, я устал, так устал! Мои руки ноют от того, что я долго удерживал себя при себе.

– Я знаю хитрый трюк, Итто, – прошептала я, – очень хитрый трюк.

Он обратил ко мне одно из своих лиц, его тёмные глаза смотрели нежно и ласково. Я поцеловала его – очень легко поцеловала каждое лицо: губы были потрескавшимися и неровными, словно старая бумага. Это был мой первый и второй поцелуй, оба со вкусом снега.

Итто обмяк и позволил мне убрать свои руки от головы. Я сложила их у него на коленях. Мгновение он был целым, а затем его голова распалась на две части, дыра в ней раскрылась, как раскрывается зрачок на ярком свету. Из него полилась чёрная жидкость, холодная и мерзкая, которая залила мои руки и платье, – тяжелое мёртвое вещество без запаха. Тело Звезды рухнуло на меня, и в конце концов, когда я вымокла в её крови, которая была не совсем кровью, из самой сути выкатились две серебряные капельки и упали на мою ладонь, будто слёзы. Я сжала их в кулаке.

Секка отвернулась, увидев моё испачканное чёрным платье. Она издала долгий низкий крик – странный крик гагары, заставляющий плакать луну. Секка снова посадила меня к себе на спину, и, хотя она пела свою погребальную песнь каждому облаку, что попадалось нам на пути все дни и ночи, пока мы спускались с черепичной Крыши мира, где-то в самых нижних нотах этой песни прятался тихий и мелодичный намёк на радость, облегчение.

Наверное, я всё сделала правильно, потому что Секка сказала мне, где погребён плот, прямо перед приземлением около спящей Маджо, чей переносной домик поскрипывал в такт её храпу. Она резко проснулась и, увидев моё вымокшее и прилипшее к ногам платье, кивнула, будто именно этого и ждала. А Секка покинула нас, вперевалку направившись по песчаному берегу к длинному одинокому причалу.

Я не отправилась в лес ни наутро, ни через день – осталась с Маджо и почти забыла про дощечку, похороненную в земле. Я взрослела медленно, на все мои вопросы гадалка лишь пожимала плечами и говорила, что каждому существу отведён свой срок. Я многому научилась, хотя магию так и не освоила. Сотворить какой-нибудь амулет мне было не проще, чем лошади связать для себя потник. Мои таланты включали охоту, погоню и убийства. Этому Маджо учила меня с удовольствием, и моё мастерство росло. Во мне слишком много лисьего, говорила она с печалью, когда мы сидели у бесчисленных ночных костров. Я справлялась только с лисьей магией – той, что позволяла следовать за жертвой, оставаясь невидимой в тени, и хватать её на лету. На самом деле есть много разных видов магии; та, которую освоила она – магия должным образом измельчённых трав и амулетов, созданных в правильную фазу луны, – относилась к человечьей половине, а не к животной. Разве лисьи лапы могут связать оберег из семи узлов? Им доступна лишь магия горячей крови и быстрой шерсти, но они так сильны, что не нуждаются в мешочках трав для усиления. Лисы не очень-то любят возиться с инструментами.