Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

конце-то концов, — сказал мистер Вулворт. — Со свадьбой не торопись. Анри Моро — мужчина приятный, работящий, но, дорогая, ему не хватает образованности. Сомневаюсь, что смогу найти ему место в своей компании, которое не покажется ему унизительным: я могу поручить ему только работу не первостепенной важности.

— Это только начало, па. Дальше увидим. Я помогу ему освоить английский. Ты часто говорил, что в Америке любой может занять свое место под солнцем, начать с нуля и сделать блестящую карьеру, сколотить состояние. Анри на это способен.

— Я искренне на это надеюсь, дорогая. Но ведь у него дети! Сын, который ростом с тебя, и девочка хрупкого здоровья, тебе придется воспитывать их, причем в ущерб собственному малышу.

— Па, мне это будет не в тягость. Луизону нужно вернуться в колледж. Он мальчик умный, не хочу, чтобы загубил свои способности, ворочая чье-то грязное белье. Агата прекрасно ладит с Антонэном, и ей очень нужна мама.

Питание получше, меньше одиночества — и девочка пойдет на поправку.

Эдвард Вулворт отступил перед такими аргументами. Легонько поцеловал Элизабет в лоб.

— Прихорашивайся, милая, а я пойду к Мейбл, будем встречать гостей. Не страшно, если ты выйдешь попозже, не с красными глазами, — добавил он, выходя из комнаты.

Элизабет прошептала:

— Да, конечно.

Оставшись одна, она подошла к зеркалу-псише, повернутому чуть под углом, и вгляделась в отражение. Полюбовалась платьем, кончиками пальцем расправила кудри. Глаза казались лазурными, подчеркнутые цветом платья из органди.

— Это правда. Я красива, — констатировала она вполголоса, не испытывая ни радости, ни тщеславия.

Вернулась к инкрустированному комоду, чтобы взять из шкатулки сапфировое колье — подарок Вулвортов к ее пятнадцатилетию. Выдвинула верхний ящик… Первое, что она увидела, — бежевый конверт с письмом, причинившим столько боли и заставившим сильно разозлиться на дядю Жана.

Резким движением Элизабет взяла его и извлекла последнее письмо Антуана Дюкена. Она прочла его сразу по получении, десять дней назад, а после этого ни разу к нему не прикасалась. Быстро развернула листок и стала читать с тайной надеждой, что сегодня оно уже не заставит ее так страдать.

Моя дорогая девочка!

Я давно планировал тебе написать, но все как-то не получалось. Ты отпраздновала свою двадцать пятую весну, так и не получив весточки от дедушки Туана. Знай, что я думаю о тебе постоянно, и с тяжелым сердцем.

Сказал тебе об этом Жан или нет, но мы получили от него письмо еще в середине марта с рассказом о тех трагедиях, которые постигли тебя в Гервиле, а потом и в Париже. Не хватает слов, чтобы описать мое горе, мое возмущение, когда я узнал о той гнусности, которой запятнал себя человек, чей долг был тебя опекать и нежно любить.

Мы с Ивонн и Пьером этой ужасной новостью были шокированы, хот уже прошло столько лет. Надеюсь, к тебе вернулся вкус к жизни, моя дорогая внучка. Какое для меня было бы счастье — прижать тебя к своему старому, истерзанному сердцу, утешить, как это бывало, когда ты была совсем крошкой.

Жюстен тоже узнал правду, когда повстречал нашу Ивонн на ярмарке в Руйяке. Даже если бы невестка ему не рассказала, я бы сделал это сам. Мальчик должен знать, живя в замке, рядом с твоим палачом. Ларош усыновил его, передал в управление все свое имущество.

И они, в общем-то, ладили, но только до поры. Жюстен так рассердился, что жестоко избил отца, и тотупал и повредил спину. Теперь Ларош инвалид, прикованный к кровати, и, поговаривают, совсем впал в детство. В окрестностях прошел слух, что он будто бы упал с лошади.

Так даже лучше, в интересах Жюстена. Он разрывается между ненавистью и чувством вины по отношению к отцу. А еще часто навещает меня и старается следовать моим советам. Я никогда не врал тебе, моя девочка, поэтому скажу: он до сих пор тебя любит, зная, что ничего между вами невозможно.

Поэтому я всячески подталкиваю его поскорее жениться. В конце апреля Ивонн познакомила его с дочкой бригадира нашей жандармерии. Девушку зовут Ирэн, ей двадцать два года, и, право слово, она очаровательна. Они с Жюстеном разок прокатились по реке на лодке, а еще обедали в местном трактире. Думаю, девушка ему понравилась.

Так что порадуйся за него и ты, моя хорошая. Жан говорит, ты встречаешься с тем вдовцом, Анри Моро. Если тебе с ним хорошо — это самое главное для твоего дедушки Туана, который никогда тебя не осудит.

Я верю, что ты, конечно же, думаешь выйти за него замуж и заботиться о его детях, про которых ты писала столько хорошего. Знай, я желаю тебе только счастья, как и Жюстену, и вам обоим хочу сказать: забудь тяжкие испытания, выпавшие на твою долю, и смотри в будущее.

Вот и весь урок морали, моя милая Элизабет. Признаюсь, после письма Жана мне было очень худо и поправлялся я долго. Ивонн нашла подходящее слово: то было «отравленное письмо».

Жду новостей и целую тебя крепко, моя крошка.

Дедушка Туан

— А я ему до сих пор не написала! — сокрушенно покачала головой Элизабет. — Дедушка, любимый! Такой добрый, снисходительный!

Она вспомнила, что после ссоры с дядей Жаном собиралась написать деду, но в тот же вечер Антонэн сломал руку.

В дверь дважды постучали. Норма взяла на себя смелость заглянуть в комнату, и вид у нее был встревоженный.

— Лисбет, пришли Бонни и мсье Дюкен!

— Я почти готова, — отвечала молодая женщина, складывая письмо и возвращая его в конверт.

— Вы прекрасны! — восхитилась домоправительница. — Хорошо, что я уговорила вас вчера, после ванны, накрутиться на папильотки! Волосы спадают локонами, совсем как в детстве. Мадам показывала фотографии.

— Анри пришел?

— Нет, но, думаю, скоро будет. Я вас оставляю!

Элизабет стала ходить взад-вперед по комнате — от окна, раскрытого навстречу бурной зелени Сентрал-парка, к зеркалу, в котором отражалось феерически прекрасное существо.

— Это я… и не я, — заметила она с нарастающим раздражением.

Как Элизабет и опасалась, покой оказался недолгим — кошмары вернулись. Ей снились сцены насилия, какие-то темные фигуры, это насилие творящие, а иногда она слышала стоны и жалобы, крики, предсмертные хрипы, от которых заходилось сердце, и она просыпалась…

Но в своем блокноте Элизабет записала, что ничего из этих плохих снов не имело определенного смысла, не предвещало неотвратимой драмы.

— Ирэн! Ирэн! — повторяла она. Даже звучание этого имени раздражало! — Господи, прости меня! Я такая глупая!

Решение Антуана Дюкена было идеальным. Жюстен женится, они с Анри — тоже. Что до состояния