Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова

Аркадий Петров не взялся за обучение моего сына, он отклонил нашу просьбу, сославшись на то, что это займет у него слишком много времени.

Прошло полтора года. Наша жизнь под холодным и высоким клочком неба текла мирно и приятно.

Строительство казармы подходило к концу, и муж стал подыскивать себе новое занятие.

Он отправился в Санкт-Петербург, я снова осталась одна с детьми. Стоял декабрь, короткие, пасмурные дни, за которыми следовали штормовые зимние ночи. Для меня это было печальное время.

Днем у меня не оставалось времени для размышлений. Я была занята хозяйством и детьми. Но ночами, бесконечными одинокими ночами я лежала без сна, прислушиваясь к свисту ветра, к вою голодных волков, которых шторм беспощадно гнал в море с замерзших берегов. Я так привыкла к их голосам, что иногда болтала с ними, жалуясь на свою тоску. И получала тысячеголосый ответ. Сначала как бы бормотание, вроде жалоб, плача и стона, такое душераздирающее, что я забывала о собственной боли. Постепенно море успокаивалось, и неожиданно из глубины поднимались радостные, веселые нежные звуки, наполнявшие воздух, как звон серебряных колоколов.

Так проходило время. Наконец спустя несколько недель — какой же долгой может быть одна неделя! — муж вернулся из Петербурга очень довольный, так как его приняли на службу в качестве директора нового банка. Но мы еще оставались на месте до окончательного завершения строительства казармы в крепости Свеаборг.

Пришла весна.

На третий день Песаха Бог благословил меня дочерью, которую я назвала Зиной[324]. Это были тяжелые, тяжелые часы.

Казарма была готова, оставалось только сдать работу начальству крепости. Для этой цели из Петербурга прибыли оба участника предприятия: господин Хесин и господин Клонский, пожилой человек, который в доброй патриархальной манере обращался к моему мужу на «ты». Хотя моему мужу в то время было 35 лет, он не обиделся на это непринужденное обращение — настолько уважение к старшим вошло ему в плоть и кровь.

Нынче такое отношение к молодому человеку почти исключено. Нынче «старикану» одним взглядом дали бы понять, что он забывается, что молодежь требует к себе почтительного отношения.

Муж уехал в Петербург. Я снова осталась одна с детьми — на долгие, долгие десять месяцев.

В это время мой старший сын достиг возраста тринадцати лет. Он получил тфилин и теперь каждый день надевал их для молитвы. Он читал все с большим увлечением, и мне пришлось позволить ему читать газеты в городской кондитерской. Тамошние посетители удивлялись при виде мальчугана, который так быстро проглатывал газеты на русском, немецком и французском языках. Сын пересказывал мне все новости.

И вот я с детьми снова собралась в дорогу. Мы сели на пароход, направлявшийся в Петербург, и удобно расположились в каюте. По моей просьбе нам принесли туда обед, но мы лишь наполовину смогли насладиться обильной трапезой, ведь мясные блюда не были кошерными, и я их не ела, а одного моего взгляда было достаточно, чтобы и дети оставили их нетронутыми.

Наше путешествие на пароходе до Петербурга продолжалось 24 часа.

В семидесятых годах, в царствование Александра Второго Петербург достиг своего высшего расцвета. Главная часть Петербурга, самая оживленная и элегантная, — это Невский проспект и Морская. Здесь на наших глазах днем и ночью бурлила жизнь русской улицы, а в ней отражается вся русская натура, изменчивая, самобытная и очень интересная.

Восемь часов утра. Улицы Санкт-Петербурга заполняет молодежь со всех концов города. Занятия в учебных заведениях по всей России начинаются в девять утра и продолжаются до трех часов пополудни, с одной часовой переменой с двенадцати до часу.

Спешат гимназисты и гимназистики в своих серых, шитых серебром мундирах. Бегут студенты в черных с голубым тужурках с золотыми пуговицами, в лихо сдвинутых набекрень фуражках с широким козырьком. Торопятся девочки в простых коричневых платьях и черных передниках, сшитых, словно в насмешку над всякой модой, по одному, строго предписанному фасону. Со стороны они кажутся все одинаковыми. Школьные ранцы, согласно предписанию начальства, все носят только на спине.

Они здороваются на бегу, громко переговариваются, обгоняют друг друга, весело, уверенно стремятся каждый к своей цели.

Грузовые телеги, грохочущие по утрам по самым шикарным улицам, явление достопримечательное. Воз, доверху нагруженный мусором и отходами, тянет огромная неуклюжая лошадь, годами не знавшая ни скребка, ни щетки. Груз в несколько центнеров накрыт драной парусиной. И воз, и лошадь ждут благословенного дождя, который смоет с них грязь. Замызганный кучер в зеленом картузе и тулупе с оборванными рукавами, который служит ему и одеждой и одеялом, — вполне под стать и телеге, и лошади.

Полдень. На Петропавловской церкви бьют куранты. С крепости раздается пушечный выстрел. Прохожие на Невском автоматически вынимают карманные часы и сверяют время. Улицы снова меняют облик: гувернантки, бонны, русские няни и расфуфыренные кормилицы в национальных нарядах выводят на прогулку своих питомцев.

В четыре часа пополудни в Петербурге начинается роскошное зимнее гулянье. Какие здесь демонстрируются шикарные выезды, какие великолепные сани, какие породистые лошади, какие изысканные туалеты и драгоценные шубы!

Гулянье движется от Николаевского вокзала по Невскому, по широкой Морской до Поцелуева моста. Дорога настолько широка, что на ней легко могут проехать рядом трое саней. Частные экипажи — богатые удобные сани с полостью из медвежьей шкуры — выстланы овчиной и коврами. На лошадях — голубые, красные, зеленые, иногда белые попоны. Серебряные уздечки. Кучер в армяке — косая сажень в плечах. Армяк, подпоясанный красным, зеленым, синим или белым кушаком, под цвет попоны, накрывает самого кучера и занимает половину саней, так что кажется, будто кучер восседает на коленях своих господ. На голове у него картуз красного бархата, отороченный мехом и отделанный золотым шнуром. Сей экзотический наряд петербургского хозяйского кучера завершают большие белые или желтые рукавицы.

В санях — дамы и господа, закутанные в драгоценные меха. Время от времени с невероятной скоростью проносится мимо лихач — маленькие одноместные сани величиной не больше кресла. Успеваешь рассмотреть только бобровый воротник и над ним — кокетливую меховую фуражку.

Публика движется так близко друг к другу, что можно обменяться не только приветствиями, но и любезностями или назначить свидание.

Искристый хрустящий снег, ржание лошадей, тихий шорох шелков, смех и болтовня публики, роскошь и великолепие саней и седоков — эта картина снова и снова продолжает восхищать не только иностранцев, но и местных жителей.

Переезжая в Петербург, я шла навстречу будущему, которое превзошло все события и перемены прошлого, все ожидания и упования настоящего.