Василий Темный - Борис Тумасов

Докатились до Твери известия, Шемяка в Можайске у князя Ивана.

В просторных сенях тверского князя Бориса как всегда съезжались и сходились бояре. Выходил Борис Александрович, слушал новости, отдавал указания, назначал Думу.

В тот день, когда дошла весть о Шемяке, в сенях стоял шум голосов, бояре новостями обменивались.

– Не с добром галичанин в Можайске оказался. Ох, не с добром, – говорил боярин Череда.

– Да уж как иначе быть, – развел руки Осип Дорогобужский, – одного поля ягодки Иван и Дмитрий.

С ними согласился Репнин.

– Давно ли Можайск и Галич на Василия замахивались. А с ними и князь Юрий.

Боярин Кныш укоризненно головой покачал:

– Нам бы, бояре, покойного князя звенигородского не трогать. О покойниках либо добром, либо ничего.

Притихли бояре. Тут и князь Борис из палаты вышел в сопровождении дворецкого. В сенях разговоры смолкли. Тверской князь сказал:

– Что Дмитрий Шемяка у Ивана Можайского в гостях, уже слышал. А что дале, поглядим. Мыслю, недолго ждать новых вестей. Уж не на пир зван Дмитрий и не на брань с Тверью.

Бояре слушали, склонив головы. А Борис Александрович посохом пристукнул:

– Завтра, бояре, пополудни зову я вас на Думу, чтоб сообща судить все вести.

Из сеней направился к Анастасии. Княгиня с девицами сидела за рукодельем. При появлении князя девицы откланялись. Борис поглядел им вслед.

– Помощницы у тя, Настюша, ладные.

– Да не обижаюсь.

– А я, Анастасьюшка, к те с вестью. Чтой-то удумали стервятники Митька с Ванькой. Не к добру в Можайске собрались.

Княгиня брови подняла:

– Аль они на добро годны? От них коварства того и жди.

– Да упреждал я о том Василия.

Улыбка мелькнула на губах Анастасии.

– Мне то ведомо. Только не уразумею я, князя ли московского ты пожалел али тя взлет Твери греет?

Крутнул Борис головой:

– Не понять мне тебя, княгинюшка, чего больше у тя, ума или хитрости.

– А хитрость, князь Борис, без ума не бывает.

– И то так. Что возразить. Назавтра Думу созову, к тому времени что нового прослышим.

– Княгиня согласно кивнула: Ты верно заметил, только на добрую весть не слишком надеюсь.

Борис встал, намерился покинуть княгиню. Она, однако, взяла его за рукав теплой рубахи.

– Погоди, князь, может, Дума нарядит кого из бояр, чтоб к разуму княжат привели?

– Я с тобой согласен, княгиня, но княжата те не недотымки, а звери матерые. Однако пойду я.

* * *

Взбудоражило Тверь. От самого западного рубежа донесла сторожа, Литва к походу исполчается. Ратники коней седлают, оружием бряцают.

Борис, едва на Думе успели приговор вынести по Шемяке и можайцу, новое тревожное известие получил. Сказал боярам:

– Быть всем вам приоружно и с дружинами своими, детьми боярскими и дворовыми наготове литву отразить.

В три дня сошлись полки под Тверью. Выступили под музыку, бой барабанов и литавр, гремело все и блистало. Пошли дружинники князя Бориса к рубежу литовскому.

Из распахнутых настежь всех трех ворот потянулись ополченцы: мастеровой люд с дубинами и мечами дедовскими, с топорами и вилами двузубцами. Шли, подминая мерзлую землю лаптями и постолами, сапогами и опорками.

Князь, в шишаке боевом, броне, поверх плащ алый, в сопровождении воеводы Холмского на рысях взъехали на возвышенность, смотрели, как уходят полки.

Двадцать тысяч воинов ведет Борис Александрович на защиту западного рубежа.

Идут толпами оружные мужики, иные на телегах едут. Объезжая горланивших ополченцев, тверской князь говорил Холмскому:

– По пути кашинцев князь Андрей приведет. Тысячи полторы их будет. Ты, воевода, кашинцев выставишь правым крылом, они конным литвинам противостоять будут.

Рысью обошли ратников воеводы Дорогобужского. Тверской князь удивился: сам Дорогобужский и сыновья на конях добрых и при броне, а вот дружина удивление вызывала: кони тощие, некормленые, сбруи – рвань, а кое-кто из отроков и охлюпком едет, ноги чуть ли не по земле волочатся. А ополченцев боярин Дорогобужский выставил старцев бородатых и отроков малолетних.

Князь Борис Александрович коня придержал, крикнул недовольно:

– Ты, боярин Осип, всю нищую братию в поход вывел. Аль такими ратниками княжеству нашему надлежит славиться? Воротимся из похода, поспрошаю тя, ужли так обеднел Дорогобужский? – Повернулся к Холмскому, сказал сердито: – Повинен я, Михайло Дмитриевич, что не провел накануне великий смотр войску.

Холмский покачал головой:

– Не твоя вина, великий князь, поспешно в поход выступили.

Три дня и три ночи шли и ехали тверские полки. Гремели барабаны, ржали кони, слышался людской гомон в морозном воздухе, раздавалось бряцание оружия.

Потемну, на постое, горели костры, грелись и спали ратники. Князю шатер ставили. Но Борис редко в нем отдыхал, все больше по лагерю ходил. Беспокойно ему, предстоящая битва тревожит. Выстоят ли тверичи, прежде не поднималась тверская земля с такой силой в защиту.

На третьи сутки прискакал из арьергарда гонец с донесением: полки литовцев неожиданно повернули и ушли в сторону Дикого поля, откуда, по слухам, нависла над Литвой и Речью Посполитой угроза крымского набега.

Собрались тверские воеводы в княжеский шатер на совет. Выслушал их князь Борис, потеребил бородку:

– К худу ли это, к добру, жизнь покажет. Однако силу свою мы литве выдали. А ноне без нужды стоять здесь не к чему. Велите, воеводы, полкам домой ворочаться. И еще скажу я вам, пока крымская сабля над Литвой и Польшей занесена, нам, русичам, не враждовать бы, а единиться.

* * *

Тихо в церкви и благостно. Мягкий баритон молодого священника возносится в тишине под бревенчатыми сводами.

В церкви полумрак, и при свете редких свечей строгие глаза святых смотрят на редких прихожан. Они собрались на раннюю заутреню из монастырского посада, ближних деревень. Кучно толпится монашествующая братия.

Княжич Иван жмется к отцу, великому князю московскому Василию. Когда вот так отец рядом с ним, Ивану спокойней. Отец молодой, сильный. И кажется Ивану, что глаза святых, смотрящие на великого князя, добреют.

С отцом княжич Иван не единожды бывал на богомолье в Лавре. Вот и сегодня стоят они заутреню. Потом вместе с монахами отправятся в трапезную, после чего великий князь московский удалится к настоятелю и будут вести беседу о смысле жизни, о вере и на иные богословские темы.

Иван любил слушать эти разговоры. О многом он уже слышал от них и от своего учителя, дьякона Успенского собора Савватия. Он обучал Ивана грамоте, арифметике и Закону Божьему. Савватий был строг, но справедлив.