Белый дракон. Разрубленное небо - Александр Логачев

Между прочим, доспехи эти, мать их ити и в три прогиба вперехлест, Артем возненавидел даже больше, чем запах лошадиного пота. Потому что редкий день не приходилось напяливать их на себя. А это само по себе занятие утомительное (ряды пластин крепились друг к другу петлями, каждую требовалось закрепить), ну и приходилось таскать на себе тяжесть, что тоже, знаете ли, не сахар… Ну, может быть, невелика тяжесть для тренированного акробата, однако надоесть может даже и ему. Еще хуже было другое — по просьбе Годайго он подолгу (а именно до окончания очередных переговоров с очередным главой самурайского клана или настоятелем монастыря) высиживал, парился в доспехах. Поскольку переговоры проходили, как правило, в помещении, то пот по телу воздушного гимнаста Топильского тек ручьями. Не будь Артем древнеяпонским Штирлицем, послал бы, конечно, Годайго с его просьбами куда подальше, но тут приходилось подыгрывать, изображать заинтересованность в успехе общего дела.

Раз уж речь зашла о доспехах… Ох, и достали Артема восторги японцев по поводу этих доспехов. Чуть меньше других восторгались монахи, коим по статусу положено быть сдержанными, но и они не оставались вовсе безучастными. А уж как самураи восторгались… тут и говорить нечего. Чуть ли не до истерических припадков иной раз доходило.

Все посещения проходили практически по одному и тому же сценарию. Не слишком многочисленный отряд, состоявший из бывшего императора Годайго, знаменитого Белого Дракона, его шестерых самураев и одиннадцати сопровождающих бывшего императора лиц (трое ближайших сподвижников Годайго, монахов монастыря Сайтё и восемь монахов-воинов), добирался до усадьбы очередного самурайского клана или до очередного монастыря. (Причем даже зарядившие в середине сентября дожди не останавливали Годайго от дневных переходов. Прикрывая себя накидками из соломы, под струями льющейся с неба воды покидали очередной недолгий приют, который уже через несколько шагов делался неразличим за дождевой завесой. Грязь хлюпала под копытами, лошади то и дело оскальзывались, люди отплевывались и ладонями смахивали влагу с лиц. Во время такой езды ни о чем не думалось. Может быть, кому-то и кажется, что верховое путешествие под дождем — отличный повод проверить свою способность философски относиться к тяготам походной жизни, так вот, кто так считает, тот пусть дождется сезона дождей, сядет на коня и отправится в путешествие по размытым глинистым дорогам древнего мира. Он убедится, что голова во время таких прогулок остается удивительно пустой и не хочется эту пустоту ничем тревожить). Так вот… прибыв на новое место, первым делом они принимали горячую фурако, при этом Артем выпивал, в переводе на привычные единицы, не меньше двухсотпятидесяти граммов саке (иначе бы давно уже слег с простудой). Но и не больше трехсот — иначе актеришка из него вышел бы никакой, а еще ведь предстояло и актерствовать. Затем Артем обряжался в о-ёрой и ждал, когда за ним придет монах Годайго. И тогда Артем выходил к столу, за которым уже сидели Годайго и представители принимающей стороны, самураи или монахи.

Дальше сценарий тоже не отличался разнообразием. Церемонный обмен поклонами и выражениями глубокого почтения и величайшей радости от встречи со столь уважаемыми людьми, охи-ахи по поводу доспехов самого Тайра Томомори, произнесение Артемом отскакивающей от зубов речи про Небо, про героев прошлого, коих надо быть достойными, ну и про все остальное…

Затем инициативу брал в руки экс-император. Годайго переводил разговор в конкретную плоскость, показывал письма от влиятельных людей страны Ямато, готовых встать под знамена бывшего императора, живописал в сочных красках, как они будут наступать, как застанут врасплох императорскую армию, как возьмут столицу и накажут подлого Ходзё Ясутоки. В речах Годайго мероприятие представало если не легкой прогулкой, то мероприятием, бесспорно обреченным на победу… Артем отдавал должное бывшему императору — тот знал, как и с кем вести беседу, на какие кнопки давить. Когда надо, играл на честолюбии, напоминал про обиды, нанесенные роду режимом Ходзё, вспоминал былое величие рода, когда надо — манил «пряниками», которыми будет осыпан род или монастырь после их победы над подлым Ходзё.

Успешнее всего проходили визиты в монастыри. С ними, как убедился Артем, у Годайго уже все было обговорено заранее. Поэтому посещения монастырей не носили агитационного смысла. Это был, во-первых, показ Белого Дракона и доспехов, что должно было укрепить повстанческий дух и, судя по всему, успешно его укрепляло. Во-вторых, эти визиты имели организационный смысл — обговорить, когда и сколько воинов пришлет монастырь и кто их поведет. В-третьих, монастыри (несмотря на всю пронизывающую сии обители духовность) желали получить от будущего императора подкрепленные хотя бы его честным словом гарантии, что они непременно будут вознаграждены в случае возвращения Годайго на престол. Конечно, Годайго давал гарантии, было бы нелепо, если бы он говорил: «Ну, знаете, нам бы победить, отпляшем-отгуляем, а там уж посмотрим, кому что причитается». Нет, Годайго вполне конкретно обрисовывал, кому какие блага перепадут, и на обещания не скупился.

Ну, а уж дав гарантии, Годайго в свою очередь просил от настоятелей монастыря письма с обращением к настоятелям других монастырей и к некоторым знатным самураям. Артем писем тех не читал, но что в них — не для великого ума загадка. Просьба поддержать восстание, что ж еще!

Главы самурайских кланов были гораздо более осторожны с окончательным решением. Не все тут же начинали колотить себя в грудь и заявлять, что они примкнут и пойдут до конца. Большинство высказывалось в том духе, что, дескать, если мятеж поддержат такие дома, как Минамото и им подобные, тогда и мы не останемся в стороне. Потому что без таких домов, как Минамото и иже с ними, восстание не будет иметь должного размаха именно поэтому, то есть чтобы заручиться поддержкой самых воинственных и влиятельных самурайских кланов, бывший император Годайго не стал затягивать с посещением Камакура…

Все города, селения и отдельно стоящие усадьбы, где ему довелось побывать, слились в памяти Артема в какую-то одну серо-коричневую мешанину из домов с низкими скатами, из больших веранд с лакированными бревнами, из ворот с поперечным брусом, увенчанным небольшой крышей с загнутыми краями, из ландшафтных садов с каменными прудами, из решетчатых внутренних перегородок и выстланных татами полов, и он уже не мог в точности припомнить, чем город Удзи отличается от города Сэтцу, а усадьба клана Асикага — от усадьбы клана Окудайра… И не мог припомнить отдельных лиц в этой бесконечной череде сменяющих друг друга самураев и монахов. Спроси его, как выглядит, скажем, глава клана Акэти, ни за что не вспомнил бы. В памяти вставало некое обобщенное самурайское лицо, а рядом с ним чисто выбритое и не менее обобщенное лицо монашеского звания. И имена тех, с кем довелось вести переговоры, Артем забывал, едва отправив донесение сиккэну.

Зато город Камакура отпечатался в памяти фотографическим снимком. Видимо, из-за неслабой значимости сего места. Как-никак, «самурайская столица» империи восходящего солнца, здесь находится ставка сёгуна (пусть в настоящий момент титул сёгуна имел лишь номинальный характер), здесь проживает немало знатных и влиятельных самурайских семей. К тому же в Камакура они провели не день, как в большинстве других мест, а целых шесть дней.