Красная Хазария и Гитлер. Кто «крышевал» сионистов? - Владимир Большаков

Углубленные занятия Сталина еврейским вопросом привели его и к новым расследованиям связей Берии с «завзятыми сионистами». И не только в СССР.

Начало 50-х гг. было ознаменовано двумя политическими судилищами над коммунистическими лидерами Чехословакии и Польши, которых спас лично Берия во время конфликта с Тито. Одновременно с этим в Болгарии и Венгрии был подготовлен процесс титовцев, тоже пользовавшихся поддержкой Берия. Эти спасенные Берией лидеры теперь оказались «сионистами»: генеральный секретарь ЦК компартии Чехословакии Сланский (еврей) и генеральный секретарь ЦК компартии Польши Гомулка (женат на еврейке). Теодор Уиттлин, автор биографии Л. П. Берии, писал по этому поводу: «Первой мишенью атаки против позиций Берии стала Чехословакия. Все ключевые позиции власти Берия предоставил там своим союзникам. После убийства Масарика и смерти Бенеша Берия управлял этой высокоиндустриальной и цивилизованной страной через своих ставленников в чешской тайной полиции так, как это находил нужным в своих собственных интересах. Как только Игнатьев стал во главе госбезопасности, он ударил по бастиону Берии в Чехословакии. По стране прокатилась волна арестов, которая охватила чиновников советского аппарата в Праге, а также высокопоставленных чиновников тайной полиции Чехословакии, работавших под руководством Берии. Главными жертвами чистки оказались ставленники Лаврентия Павловича. Чиновники были арестованы по обвинению в шпионаже, саботаже, диверсиях и государственной измене, но так как они были людьми Берия, то обвинение против них косвенно наносило удары и по нему. Однако одна поразительная черта характеризует всю эту акцию. Почти все арестованные высокие чины по главе с их лидером Рудольфом Сланским (настоящая фамилия которого – Зальцман) – Бедржих Геминдер, Рудольф Марголюс, Андре Симон, Артур Лондон и девять других протеже Берия – были евреями. Арестованных обвиняли также в том, что они «сионисты»… Новая чистка имела типично антисемитский привкус и была, как очевидно, инсценирована Сталиным» (Wittlin Th. Comissar. Macmillan Co. London, 1972. P. 366–367).

Подозрения Сталина против Берии в «варшавском деле» были еще серьезнее. Сведения о том, какую роль Сталин хотел приписать Берии, если удастся «варшавское дело», исходят от самого Гомулки (Гомулка продиктовал одному своему близкому сотруднику мемуары «Мои 14 лет», нечто типа “Khrushchev. Remembers”. Они были опубликованы в журнале “Kurier Polsko-Kanadyiski”, 1973, № 47, стоящем близко к польскому посольству в Канаде).

С первых же дней после войны Польшей правили три человека – Берут, председатель ЦК Польской коммунистической партии (Гомулка называет его питомцем НКВД), член Политбюро и глава органов госбезопасности Якуб Берман (такой же «питомец НКВД») и первый секретарь ЦК Гомулка, во время войны возглавлявший борьбу польских коммунистов в тылу Польши против немцев. Первые два были личными ставленниками Берия, но Сталин, видимо, решил дискредитировать Берута и Берия арестом и показаниями против них со стороны Бермана и Гомулки. Какие же показания хотел иметь Сталин? Он хотел узнать только одно: действительно ли Берия замышлял заговор против Сталина и втянул в это дело своих польских ставленников? Сам Гомулка рассказывал об этом так: «Берут очень опасался Бермана, полагая, что тот во время следствия или процесса может сказать о нем что-нибудь весьма компрометирующее. Так, будто бы Берия в свое время замышлял заговор против Сталина, и якобы Берут был втянут в это дело. Я не совсем уверен в этом, но мне это дело именно так излагали. Как бы там ни было, Берут очень оберегал Бермана, а одновременно и меня, ибо я должен был первым предстать перед судом. Так был составлен сценарий… Берут затягивал дело как только мог, прибегая даже к отправке в Москву ложных сведений. Например, он уверял, что я смертельно болен… Берут тянул так долго, как только мог, и, в конце концов, спасла положение смерть Сталина» (Kurier Polsko-Kanadyiski, 1973, № 47). Все это – и чешские допросы и варшавские «сценарии» – поступало к Берии, ибо допрашивали арестованных его ставленников другие его ставленники. Тут Сталин против своей воли попал в заколдованный круг.

Не доверяя «братским» гебистам, да к тому же «сионистам», Сталин пришел к выводу, что и МГБ во главе с Абакумовым он доверять не может. Почему он пришел к такому выводу, если по его поручению МГБ выполняло его самые деликатные поручения по слежке и контролю над высшими должностными лицами страны? После войны по указанию Сталина МГБ под началом Абакумова провело расследование «дела авиаторов», на Лубянке подготавливалась расправа над Г. К. Жуковым, уже были арестованы более 70 человек из ближайшего окружения маршала, собирался компромат на Маленкова, других партийных и государственных деятелей. МГБ осуществляло совместно с ЦК КПСС и КПК при ЦК КПСС следствие по «ленинградскому делу», выявляло участие в сионистском заговоре руководителей и рядовых членов ЕАК, доставляло лично Сталину сведения о прослушках «врагов народа», окопавшихся в его собственной семье. И все это делал Абакумов по поручению Сталина! Мог ли он когда-либо подумать, что его, героя легендарного СМЕРШа, доверенное лицо Вождя, будут так же, как и его предшественников, Ягоду и Ежова, пытать и мучить допросами, а затем сведут в расстрельный подвал? Абакумову было всего 43 года, когда он впал в немилость, совсем того не ожидая. Министр госбезопасности, генерал-полковник с низшим образованием, жил полной жизнью и по-своему, насколько это было возможно для сталинской высшей номенклатуры, ей наслаждался. Две квартиры в Москве, в одной из которых – 120-метровой, украшенной дубовыми панелями, красным деревом, старинной мебелью, бесчисленными коврами, жила его жена, в другой – трехсотметровой, в Колпачном переулке, – он сам со своей любовницей. Для того чтобы министру госбезопасности вселиться в эту квартиру, потребовалось отселить 16 семей. Квартиры его ломились от столовых и спальных гарнитуров, невиданных в тогдашней Москве заграничных холодильников. В списке конфискованных у него после ареста вещей значились 13 радиоприемников и радиол, 30 наручных часов и сотни метров ткани – отрезов – символов послевоенного благополучия. К этому в описи его арестованного имущества добавили ящик с тремястами(!) корнями женьшеня и имевшиеся по существу в его личном распоряжении десятки легковых автомобилей из служебного гаража (АП РФ, ф.3, оп.58, д.216, л. л.61—171). (Все, заметьте, повторяется. Тогда – министр МГБ Абакумов. В наше время – министр обороны Сердюков с его любовницей в супер-люкс квартирах в Молочном переулке. Разница лишь в масштабах наворованного – у Сердюкова и его подельницы закрома были побогаче). Когда обо всей этой «роскоши» доложили Сталину, он выматерился, и затем не раз приводил Абакумова, как пример морального разложения в МГБ. Как будто бы раньше ему об этом и не докладывали?! Но до поры он на это мог не обращать никакого внимания (вспомнить хотя бы, как реагировал Сталин на доносы о пристрастии Ягоды и Ежова к «голубым» и о запоях своего «кровавого карлика»). Единственно, что он не прощал – это предательства, чаще им же выдуманного, чем подлинного.

В 1948–1950 гг. Сталин решил создать своего рода альтернативные и МВД, и МГБ структуры, опирающиеся непосредственно на аппарат ЦК КПСС, своего рода «партгосбезопасность». Нечто подобное создал партайгеноссе Борман в гитлеровской Германии к концу войны. Непосредственно организацией этого парт-ГБ Сталин поручил заниматься секретарю ЦК ВКП (б) Г. М. Маленкову и председателю Комиссии партконтроля М. Ф. Шкирятову. Причем речь шла не об обычном вмешательстве партаппарата в ход следствия, что само по себе было вполне обычной практикой, никогда не прекращавшейся в СССР, и расцветшей еще при Ежове, а именно об осуществлении следственных функций во всем их объеме. МГБ постепенно лишали не только прежнего влияния, но и ряда подразделений. Так, вскоре после войны функции внешней разведки были переданы в созданное в структуре Министерства иностранных дел Бюро информации, фактически подчиненное ЦК КПСС. В ЦК появились свои следователи и тюремщики. Идея создания особой, не подчиненной ни МГБ, ни МВД тюрьмы для самых важных политических обвиняемых, для «партийных преступников» появилась у Сталина еще в ходе политических процессов 30-х годов и его визитов в ежовскую тюрьму Сухановку под Москвой, в нынешнем Видном. После окончания войны он к этой задумке вернулся, т. к. по словам Булганина более «не доверял МГБ» (ЦХСД, ф.6, д.13/78, т.36, л.77–79).