Хрущев - Уильям Таубман

Подобные инциденты ничем не угрожали Хрущеву; куда опаснее оказалась его борьба за идею агрогородов. Летом 1949 года Кремль продавливал слияние небольших коллективных хозяйств в крупные колхозы. Причин тому было две: одна, лежавшая на поверхности, — повышение эффективности труда; другая — необходимость усиления контроля за колхозниками102. Хрущеву, который уже занимался слиянием колхозов на Украине, эта деятельность представилась прекрасной возможностью выделиться и завоевать признание. Поскольку колхозы Московской области были особенно мелкими, для слияния открывались большие возможности. Однако Хрущев, как обычно, перестарался. В марте 1950 года он призвал переселить колхозников из «маленьких и неудобно расположенных деревень» в «новые деревни с хорошими жилищно-бытовыми и культурными условиями», включающими в себя «удобное высококачественное жилье» — и все это «в самом ближайшем будущем». Приусадебные участки предполагалось отрезать от домов и разместить на отдельной территории. Тут забеспокоился даже Сталин, но Хрущев не видел в своей идее ничего особенного: «Просто отрежем кусок земли, огородим заборами, и все»103.

В речи от 18 января 1951 года Хрущев подробнее раскрыл свое видение урбанизированной деревни: мелкие села сливаются в крупные поселки, в каждой общине имеются «школа, больница, ясли, клуб, агрономический центр и другие учреждения, необходимые в колхозе», а также «водопровод, электричество, уличное освещение, тротуары», «многоквартирные дома» вместо «частных избушек»; приусадебные участки возле домов сильно сократятся в размере, а для индивидуального хозяйства колхозникам будут выделены специальные земли вне территории поселка104. Присутствовавший на собрании корреспондент «Правды» попросил текст выступления. Почувствовав опасность, Шевченко посоветовал шефу не спешить. Однако Хрущев жаждал внимания — и его получил: его речь заняла целый разворот «Правды» от 4 марта. Сталину прочитанное не понравилось. Он позвонил в редакцию, и на следующий день в газете на первой странице появилась коротенькая заметка «Исправление ошибки»: «По недосмотру редакции при печатании во вчерашнем номере газеты „Правда“ статьи товарища Н. С. Хрущева „О строительстве и благоустройстве в колхозах“ выпало примечание от редакции, где говорилось о том, что статья товарища Н. С. Хрущева печатается в дискуссионном порядке. Настоящим сообщением эта ошибка исправляется»105.

На следующий день Хрущев распинался перед Сталиным в униженных извинениях: «Вы совершенно правильно указали на мои ошибки… После этого я постарался обдумать все еще раз… Моя грубая ошибка… нанесла вред партии… Если бы я проконсультировался с ЦК… Прошу вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить мою грубую ошибку и, насколько возможно, загладить вред, который я нанес партии»106. Но этого оказалось недостаточно. Сталин назначил комиссию под председательством Маленкова, «чтобы покрепче дали Хрущеву». Комиссия подготовила секретную директиву на восемнадцати страницах для распространения по парторганизациям страны: в документе утверждалось, что Хрущев «поставил под угрозу всю систему колхозов». В апреле тот же вопрос обсуждался на пленуме горкома. Два ставленника Берии, главы компартий Армении и Азербайджана, развязали антихрущевскую кампанию в местной прессе. Маленков поднял ту же тему на XIX съезде партии в октябре 1952 года, где критиковал «некоторых наших руководителей» за предложение «снести дома колхозников» и «возвести на новых местах агрогорода»107.

Хрущев всячески старался скрыть свое огорчение. Выходя с совещания, на котором Сталин жестоко его раскритиковал, он шепнул министру сельского хозяйства Ивану Бенедиктову: «Много он знает. Руководить вообще легко — а ты попробуй конкретно…» — однако, спохватившись, тут же уточнил, что имел в виду только самого себя108. Помощники Хрущева видели, что он в отчаянии. «Он ужасно страдал, думал, что это конец, что теперь его сместят», — рассказывал Шевченко. «Это было ужасно, — подтверждает Петр Демичев. — Он был на грани. Перестал спать. На наших глазах постарел на десять лет».

Однако все прошло без последствий. Сурово осудив идею агрогородов, Сталин не утратил доброго расположения к самому Хрущеву. Прочтя черновик рапорта комиссии Маленкова, он заметил Молотову: «Надо помягче, смягчить». А вскоре после этого, при встрече с Хрущевым, шутливо постучал своей трубкой ему по лбу и с улыбкой проговорил: «Звук-то какой — пусто!»109

Можно сказать, что Хрущев легко отделался; однако воспоминания об этой истории мучили его и много лет спустя. В начале 1958 года, едва он занял, в дополнение к руководящему посту в КПСС, пост главы советского правительства, была отозвана резолюция Политбюро от апреля 1951 года, объявлявшая план создания агрогородов ошибкой110. Если верить Аджубею, такое решение принял не сам Хрущев, а его «прихлебатели». Если так, надо признать, что они хорошо изучили своего хозяина111.

В конце 1952 года, когда Сталин наконец решился созвать XIX съезд партии, сам он чувствовал себя не лучшим образом и не решился произносить основной доклад. Это он поручил Маленкову, а Хрущев, как это было принято, должен был выступать в прениях. Поручение заставило «понервничать» Хрущева, как сам он позже признавался. «Я заранее знал, что все „набросятся“ на мой текст, особенно Берия. А он и Маленкова потянет за собой. Так оно и случилось». Берия критиковал не содержание речи, а ее стиль. По его мнению, доклад Хрущева получился чересчур длинным. Проблема была в том, признавал Хрущев, что он в своем черновике «подражал» существующим образцам, прежде всего речи Жданова на съезде в 1939 году. «Не знаю, насколько это было необходимо, но я полагал, что такой стиль уже апробирован, и шел этим же путем»112. Словно школьник-троечник, он повторял ответ отличника в надежде произвести впечатление на учителя. Неудивительно, что после своего доклада Хрущев заболел. «Я не мог уйти, пока мой доклад обсуждали на съезде. Но после этого мне пришлось несколько дней пролежать в постели»113.

Много времени Хрущев посвящал заполнению пробелов в своем образовании, к которым был так чувствителен; однако, вместо того чтобы пользоваться широкими возможностями, которые предоставляла для самообразования культурная Москва, он предпочитал снова и снова возвращаться к уже известному. Аджубей вспоминал, что Хрущев очень любил ходить в театр. Особенно нравились ему бытовые комедии А. Н. Островского: пьесу «Горячее сердце» он смотрел не меньше десяти раз. «Предвкушая удовольствие, — рассказывает Аджубей, — Никита Сергеевич заранее доставал носовой платок, чтобы утирать веселые слезы»114. Сам Хрущев позднее уверял, что главный герой «Горячего сердца», сумасбродный тиран, напоминал ему Сталина. Скучающий купец «говорил: „Ну, что сегодня будем делать?“ И приближенный придумывал, что делать. Они и в разбойников играли, и всякими прочими затеями занимались. И Сталин, вроде этого купца, тоже говорил нам: „Ну, что сегодня будем делать?“ Он-то уже не способен был что-нибудь серьезное делать»115.

С удовольствием Хрущев ходил и в Большой театр на оперные спектакли, а когда в Москву приехал с гастролями Киевский оперный театр, пригласил ведущих певцов к себе на дачу. Там, вспоминал Аджубей, его свекор «пел, точнее сказать, напевал русские и украинские народные песни. Шло своеобразное музыкальное соревнование (голоса у Хрущева вовсе не было) на знание песен редких, фольклорных. К чести украинских артистов, они почти всегда подхватывали слова самых „забытых“ песен и припевок и пели уже в полный голос. Рассказывали, что и его мать Ксения Ивановна любила петь — „кричать“ песни, как она говорила на деревенский лад».