Хрущев - Уильям Таубман

Аджубея поразило, каким «маленьким и тщедушным» выглядел Сталин: «на голове этого маленького, даже жалкого на вид человека светилась огромная плешь». Дмитрию Горюнову, молодому журналисту, сидевшему на балконе, Сталин внизу, на сцене, казался «букашкой»132. Партийных лидеров, видевших Сталина каждый день, интересовало совсем другое: они украдкой следили друг за другом, подмечая, кто где сидит. За день до того Сталин согласился отказаться от своей обычной «скромной» манеры садиться во втором ряду. Он сидел в центре первого ряда, по правую руку от него — Мао Цзэдун, по левую — Хрущев. Это почетное место объяснялось положением Хрущева на празднике: как первый секретарь Московского горкома и обкома партии, он был официальным хозяином торжества — что, несомненно, грело ему душу. Но и здесь Хрущев знал свое место. Заметив, что пышный ворох цветов почти закрыл от публики лицо Сталина, Аджубей шепотом спросил жену: «Отчего Никита Сергеевич не отодвинет букеты?» — «Но Сталин не просит об этом», — ответила Рада133.

Первого мая 1952 года, когда на Красной площади под ярким весенним солнцем еще маршировали демонстранты, Сталин и его подручные собрались в Кремле. На кинохронике, снятой в этот день, мы видим, как Сталин жмет всем руки, а подчиненные слегка кланяются в ответ. Хрущева среди них выделяет то… что он почти не выделяется. Ничто больше не отличает его в толпе функционеров — ни молодость, ни заразительная улыбка, ни косоворотка, ни забавная кепочка. Как и на всех прочих (кроме Сталина и Маленкова, носивших френчи военного покроя), на нем светлый деловой костюм и шляпа-«пирожок». Он стал, как сам писал в своих мемуарах, «полноправным гражданином» высших эшелонов власти134. Единственное, что выделяет его в этой сцене — после рукопожатия, слегка наклоняя голову, он одновременно подносит руку к голове, словно отдавая Сталину честь; этот жест, случайный или намеренный, призван показать хозяину и остальным, что Хрущев помнит свое место.

На вечеринке, посвященной встрече Нового, 1953 года, поспорив с дочерью, Сталин схватил ее за волосы и сильно дернул. Светлана покраснела, на глазах у нее выступили слезы; Хрущеву стало ее очень жаль. Однако в целом этот праздник оставил у него светлые воспоминания: «Внутреннее настроение было, конечно, повышенным. Новый год! Обедали, закусывали, пили. Сталин был в хорошем настроении, поэтому сам пил много и других принуждал».

Сначала Сталин ставил на патефон пластинки с русскими и грузинскими народными песнями. Затем он перешел к танцевальной музыке, «и все начали танцевать… Из меня танцор, как корова на льду. Но я тоже „танцевал“». Даже Сталин, обычно неподвижно стоявший у патефона, присоединился к общему веселью: «передвигал ногами и расставлял руки».

«Я бы сказал, что общее настроение было хорошим», — заключает Хрущев. Даже для безобразного поведения Сталина с дочерью он находит оправдание: «Просто таким способом он выражал отцовские чувства. А делал это грубо не потому, что хотел сделать ей больно. Но он не умел иначе»135.

Думается, нечто подобное можно сказать и об отношении Сталина к самому Хрущеву.

Новость пришла в дом Хрущева 1 марта поздно вечером. Он был у себя на даче. Накануне — 28 февраля, в субботу, — Сталин и его «внутренний круг» проводили день как обычно: кинофильм в Кремле, затем поздний ужин на даче в Кунцеве. Гости Сталина разошлись в четыре утра: Берия и Маленков уехали на одной машине, Хрущев и Булганин — каждый на своей. Ничто, вспоминал Хрущев, не предвещало дурного: Сталин «был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой»1.

Следующий день был выходным, однако Хрущев некоторое время ожидал, не будет ли каких-то важных телефонных звонков. Ничего не дождавшись, он наконец лег спать.

В то утро прислуга и охранники Сталина ожидали, что он встанет, как обычно, между 10 и 12 часами утра. Они заметили, что в его полутемной комнате горит свет, и ждали, что он позвонит и попросит завтрак. Звонка не было, и прислуга решила, что Сталин удовлетворился чаем из термоса, стоявшего у него в спальне. До самого вечера из комнаты не доносилось ни звука. Хотя охрана располагалась всего в нескольких шагах дальше по коридору, у них были четкие указания: без приказа вождя не беспокоить. В окнах Сталина по-прежнему горел свет. Наконец между 22 и 23 часами телохранители решили использовать поступление вечерней «почты» как предлог заглянуть к Сталину — и увидели, что он лежит на полу. Рядом валялись бутылка минеральной воды и газета «Правда». Сталин едва шевелил рукой, пытался что-то сказать — но выходило только нечленораздельное мычание. Часы его остановились в 18.30. Очевидно, едва встав с кровати, он перенес обширный инсульт2.

Охранники подняли Сталина и положили на диван. Позже его перенесли на другой диван, в гостиной. Бросились звонить министру госбезопасности Игнатьеву: тот, опасаясь брать на себя ответственность, приказал найти Маленкова и Берию. Маленков сказал, что Берию разыскать будет нелегко (по воскресеньям тот обычно проводил время с любовницей на особой вилле). Наконец перезвонил Берия. «Никому не говорите о болезни товарища Сталина», — приказал он3.

Вскоре появились Берия и Маленков. Маленков снял ботинки, громко скрипевшие по начищенному паркету, взял их под мышку и на цыпочках прошел в столовую. Когда они с Берией стояли над больным, Сталин вдруг начал громко хрипеть. После инсульта прошло уже не меньше восьми часов, однако вместо того, чтобы распорядиться об оказании немедленной медицинской помощи, Берия (он, казалось, был сильно пьян) разразился бранью: «Не видите, товарищ Сталин крепко спит! Марш все отсюда и не нарушайте покой Иосифа Виссарионовича!»4 Если верить Хрущеву, при этой сцене присутствовал и он, однако охранники показывали, что он появился на даче только в семь утра на следующий день, когда Берия и Маленков вернулись с кремлевскими врачами. Едва ли Хрущеву отказала память: скорее, он убедил себя в том, что этот исторический момент не мог произойти без него5.

Ко времени приезда врачей Сталин был без сознания уже 12 часов. Едва ли можно объяснить такую задержку, как это делает Хрущев, «неудобством» оттого, что великий человек оказался в столь «неблаговидном» положении6. 3 марта, когда Сталин умирал, его «блудный» сын Василий кричал на Хрущева и других: «Сволочи, загубили отца!»7 И сам Берия позднее говорил Молотову: «Я с ним покончил, я спас вас всех»8. По крайней мере один биограф Сталина считает Берию убийцей и выдвигает свою версию преступления9. Однако задержку в оказании помощи можно объяснить и проще: Берия и Маленков боялись за себя. Сталин уже довольно давно чувствовал себя не лучшим образом, страдал от гипертонии. Он бросил курить, но не отказался от бани, вредной в его состоянии (отчасти потому, что Берия убедил его не делать этого), и до самого конца не доверял врачам10. Если бы помощь пришла немедленно и Сталин бы выжил — кто знает, чем бы это обернулось для Берии и Маленкова?11