Двуликий демон Мара. Смерть в любви - Дэн Симмонс

Не стану притворяться, будто не догадывался, кто она такая. Но это не имело значения. Когда она склонилась надо мной, распущенные волосы упали темным занавесом вокруг нас. От нее исходил теплый женский запах с оттенком фиалки и жасмина.

Я хотел сказать «не надо», хотел сказать, что губы у меня запеклись и потрескались, а дыхание наверняка зловонное, но она приложила к моим губам прохладный палец, веля молчать. А в следующую секунду убрала его и поцеловала меня. Одновременно нежно и крепко, бесконечно долго и слишком коротко. Все поплыло перед глазами, и звезды закружились в высоком небе.

Она отстранилась, и я на миг почувствовал сквозь ткань мягкое прикосновение ее левой груди.

— Подожди, — прохрипел я, но она уже уходила, приподняв подол платья, чтобы не задевать скрюченные пальцы и запрокинутые лица мертвецов, лежащих в сырой темноте.

— Подожди, — снова прошептал я, но мною уже овладевал сон. Были бы силы, я непременно последовал бы за ней. Дрожа всем телом, натянул повыше мокрое одеяло и провалился в сон без сновидений, похожий на смертный, каким спали все вокруг.

18 июля, вторник, 3.30 пополудни

Ужасный день. Меня уже собирались выписать, но решили подержать еще сутки, поскольку прошлой ночью жар и кашель опять усилились. Ноги словно чужие, слушаются плохо, но теперь я хотя бы могу стоять на них, опираясь на одну трость.

Снова годен к службе в армии Китченера.

Сегодня получил настолько скверные новости, что мне остается только посмеяться проделкам ироничного божества, правящего миром. Я знал, что стрелковая бригада, потерявшая половину личного состава, если не больше, перестала существовать как боевая единица. По крайней мере — временно. А значит, по возвращении в батальон я получу назначение на какую-нибудь непыльную должность на спокойном участке фронта… скорее даже в резерве далеко от передовой линии. Сержант Роулендс вчера сказал, что видел приказ об отправке батальона к Бресли, а оттуда под Калонн, для продолжения службы в щадящих условиях. Войска там, сказал он, квартируют по жилым домам, и до полей сражений на Сомме не близко.

Уже начал думать, что доживу до Рождества. А сегодня пришли бумаги о моем переводе.

Я подал прошение в прошлое Рождество, когда бригада стояла в Анкаме, и чувствовал себя одиноким и подавленным. Никогда не умел ладить с простыми людьми, а офицеры в бригаде не особо походили на джентльменов. Я пошел к полковнику Претор-Пиннею и заполнил необходимые анкеты с просьбой о переводе в 34-ю дивизию, надеясь попасть в одно подразделение с Дики, Джоном, Сигфридом [Сигфрид Сассун. — Прим. ред.] или еще какими-нибудь университетскими товарищами. Полковник предупредил, что прошение вряд ли удовлетворят, но я все равно отослал бумаги, никакого ответа не получил и спустя время забыл об этом. А сегодня узнаю, что меня все-таки перевели — в первый батальон первой стрелковой бригады четырнадцатой дивизии.

Замечательно. Чертовски замечательно. За короткий срок нахождения в армии уже успел почислиться в трех дивизиях: в период военного обучения стрелковая бригада входила в состав тридцать седьмой; меньше двух недель назад (меньше двух недель назад?!), когда нас отправляли на передовую, то сообщили, что бригаду приписали к тридцать четвертой; и вот теперь я должен паковаться и отправляться в паршивую четырнадцатую. А я никого там не знаю. Что еще хуже — по словам сержанта Роулендса, четырнадцатая дивизия перемещается на передовые позиции, в то время как моя бывшая бригада уходит оттуда.

Не потеряй я свой пистолет на «ничейной земле», засунул бы его в рот и вышиб мозги к чертовой матери.

19 июля, среда, 7.00 вечера

Немногим раньше я выходил посмотреть, как стрелковая бригада покидает Альбер. Чудесный вечер — свежий и прохладный, как на исходе августа, хотя сейчас самый разгар лета. Пыль почти не поднималась, в воздухе висел слабый запах кордита и разлагающихся тел. Золотая Мадонна с Младенцем сверкала на солнце, когда батальон проходил под ней.

Многие лица я видел впервые. Сотни новичков пополнили ряды солдат и офицеров здесь, в Альбере, и теперь батальон действительно похож на батальон. Знакомые же лица выглядели гораздо старше, чем девять дней назад. Вечность назад. Я стоял на пригорке за монастырем и махал рукой, но почти все парни из моей бывшей бригады смотрели прямо перед собой и ничего не видели. Многие плакали. Когда они скрылись из виду, вернулся в здание госпиталя, собираясь поспать или написать письмо сестре, но там оказалась делегация важных дам из Билайта, и всем нам следовало делать хорошую мину. Монахини отгородили ширмами самых тяжелых раненых — очередную жертву газовой атаки, парня из Церковной бригады, потерявшего обе ноги, правую руку и в лучшем случае один глаз, еще двоих или троих, — чтобы не травмировать чувства наших посетительниц. Я решительно не желал общаться с ними, а потому притворился спящим. «Какой красивый молодой человек», — сказала про меня одна из дам. Суровая монахиня сообщила, что я уже выздоровел и скоро вернусь на фронт. Другая дама — старая карга с прической на манер гибсоновских девушек (я подглядывал сквозь ресницы) — заметила, дескать, просто замечательно, что он получит еще один шанс.

Я бы охотно предоставил ей такой шанс.

Славолюбие женщин

Вы любите нас в роли героев,

Попавших в отпуск или в лазарет.

Отличья чтите вы, мираж построив,

Что в мужестве войны позора нет.

Мы пушечное мясо, и вы рады

Кровавой славой тешить мысль свою.

За храбрость нам сулите вы награды,

Венчая лавром тех, кто пал в бою.

Британцы ведь не могут «отступать»,

Когда вдруг в панике, ряды покинув,

Бегут по трупам, кровью опьянясь.

О, в грезах дремлющая немка-мать,

Пока носки вязала ты для сына,

Его лицо втоптали глубже в грязь.[12]

Вряд ли она придет сегодня ночью. Господи, как жаль! И все же я не думаю, что она оставила меня. Скоро мы увидимся снова.

Теперь спать. Моя последняя ночь в госпитале. Возможно, последняя в жизни на чистом белье.

22 июля, суббота

Насчет чистого белья вышла ошибочка. В Амьене, куда я вернулся, чтобы присоединиться к новой стрелковой бригаде из четырнадцатой дивизии, сплю на чистом постельном белье — пускай и не таком свежем, как в госпитале.

На Альбер градом сыпались снаряды, когда я отбывал оттуда в четверг. Немецкие шестидюймовки превращали в руины центр города, взрывы гремели в опасной близости от большого полевого госпиталя и женского монастыря, где размещался мой. Думаю, со своей хромотой и тростью, изможденным лицом, контрастировавшим с новенькой формой, я выглядел весьма романтично. Во всяком случае, встречные солдаты и офицеры, маршировавшие на передовую, отдавали мне честь энергичнее и уважительнее, чем бывало раньше. Еще я начал отпускать усы. И заметил у себя седые волосы, которых еще две недели назад не было и в помине.