Близость - Элизабет Гейдж

Росс помог ей сделать салат и жареную баранину в маринаде, а потом они долго сидели за кофе и бренди. Окно столовой выходило на необыкновенно зеленую лужайку с густой травой и прелестным цветником, где плети глицинии вились по белым планкам ограды.

Они вместе вымыли посуду. Росс настоял на том, чтобы помочь Лесли, и встретил ее в спальне, когда та выходила из ванной. На Лесли не было ничего, кроме обернутого вокруг груди полотенца, и Росс, уже переодетый в пижаму, остановил ее на самом пороге ванной.

— Если бы ты только могла видеть себя моими глазами, — пробормотал он и, шагнув вперед, поцеловал ее в губы, нетерпеливо срывая полотенце.

Она стояла перед ним, обнаженная, не стряхивая капелек воды с волос и плеч. Росс нежно сжал ее руки, слизнул одну капельку. Вид розовой кожи, упругих грудей и длинных стройных ног, как всегда, заставил его задохнуться и прижать Лесли к себе:

— О, Лесли, я так люблю тебя, — шепнул он. — Когда я вижу тебя такой, чувствую, что это слишком хорошо и не может быть на самом деле. Неужели ты действительно способна любить такого старика, как я?

Лесли с упреком взглянула на мужа.

— Как ты можешь говорить такое? Ты вовсе не старик, и я люблю тебя за то, что ты именно такой, Росс, такой, а не другой.

— Это я на всякий случай, — улыбнулся Росс и повел ее к кровати.

По какой-то причине он сегодня овладел ею с небывалой страстью, хотя день был долгим, и теннис и гольф должны были утомить Росса. Но вид наготы Лесли воспламенил его больше, чем обычно. Возбуждение Росса передалось Лесли, и она отвечала ему с раскованной готовностью, лишавшей сил.

Когда они наконец разомкнули объятья, Росс поцеловал Лесли и утомленно откинулся на подушку. Была уже почти полночь, и завтра он проснется не выспавшимся. Росс почувствовал, как боль снова ударила в виски, та самая боль, что весь день отказывалась уйти, и, извинившись, отправился в ванную, где выпил еще три таблетки аспирина.

Вернувшись, Росс понял, что устал сильнее, чем думал. Он скользнул под простыню, и Лесли, подтянувшись поближе, поцеловала его на ночь. Он пробормотал что-то нежное, ощущая, как сон склеивает веки. Лесли лежала рядом, прислушиваясь к мерному дыханию мужа, и размышляла о том, какое счастье подарила ей судьба.

Она пододвинулась поближе к мужу и заснула глубоким спокойным сном. Только ближе к утру кошмары начали терзать Лесли, и она была так поглощена мрачными картинками, что звонок будильника прозвучал словно откуда-то издалека. Пришлось перегнуться через Росса, чтобы нажать кнопку.

— Вставай, засоня! — позвала Лесли, шутливо толкнув Росса локтем под ребра. — Просыпайся и за работу! И никаких отговорок! Дела сами собой не делаются!

Последнее замечание было любимым изречением Росса, когда что-то в офисе шло не так, как ему хотелось.

Но Росс не шевельнулся. Лесли села в постели и присмотрелась к мужу. Лицо казалось каким-то изменившимся, более суровым, словно Росс был погружен в бездонное забытье, из которого не желал выходить.

— Росс! — снова позвала Лесли. — Росс, проснись. Ты не заболел?

Ответа по-прежнему не было.

Лесли тряхнула его за плечо, уже сильнее. С губ Росса сорвался слабый стон, но он не очнулся.

— Росс!

Только теперь Лесли, по-настоящему встревожившись, встала, обошла кровать и, приблизившись к Россу, взяла его за плечи. Но Росс по-прежнему оставался неподвижным. Осторожно, одним пальцем, приподняв его веко, Лесли поняла, что пора вызывать «скорую».

Она подняла трубку стоявшего на ночном столике телефона, не выпуская безжизненную руку Росса из своей. Через полчаса Лесли, поспешно натянув джинсы, уселась в машину рядом с носилками.

Ожидание перед дверью приемного покоя казалось бесконечным, хотя на самом деле продолжалось не больше десяти минут. Врач почти сразу же понял, что произошло с Россом, и без труда поставил диагноз:

— У вашего мужа удар, миссис Уилер, — сообщил он Лесли. — Не могу сказать, насколько тяжелый, пока не сделаем кое-какие анализы. Пока волноваться нет причин. Не расстраивайтесь.

Слова были ободряющими, но выражение глаз ясно говорило Лесли о том, что случилось с мужем и ее счастливой новой жизнью.

Нью-Йорк

После первой встречи Джордан виделся с Джил Флеминг так часто, как только удавалось. Близость их росла с каждым днем. Они занимались любовью во всех мыслимых и немыслимых положениях, но страсть их все росла. Казалось, оба общались языком тел, не тратя слов, не интересуясь чувствами и мыслями друг друга. Отсутствие внутренней связи лишь подогревало вожделение, и без того ненасытное, почти сводящее с ума.

Джордан Лазарус не знал, любил ли Джил Флеминг, зато прекрасно сознавал, что не может без нее жить, проводя дни в молчаливом предвкушении той минуты, когда увидит ее снова. Часто, за работой он спохватывался, что думает не о деле, а представляет изогнувшееся в порыве чувственного томления тело Джил. Кокетливый изгиб ее бедра, очертания поднятого колена, соблазнительные движения ягодиц под платьем, когда она пересекает комнату, застенчивое удивление в глазах при виде его возбуждения — эти и многие другие образы возникали перед мысленным взором, вызывая прилив желания, распиравшего ширинку брюк в самые неподходящие моменты.

Но он по-прежнему знал о Джил не больше, чем в первый раз, когда они очутились в постели, хотя нуждался в ней в сотни раз сильнее. И именно эта потребность, казалось, вновь вернула Джордана к жизни.

А Джил со своей стороны, была больше чем довольна. Актриса, притворщица, хамелеон по натуре, она меняла краски, настроения и убеждения лёгко и просто, чтобы достичь цели, чтобы приспособиться к обстоятельствам, хотя зачастую даже не понимала их сути. Старый, давно испытанный талант не покинул ее, не оставил в трудную минуту, наоборот, стал еще более отточенным и блестящим. Из хрупкого, болезненного создания, соблазнившего Джессику Хайтауэр, она превратилась в молодую, энергичную, пышущую здоровьем и сияющую свежестью женщину, решительную, уверенную, с твердой походкой, всегда улыбающуюся.

Реакция Джордана была такой немедленной и сильной, что Джил поняла: она на правильном пути.

Джил постоянно оттачивала природную способность становиться такой, какой хотели ее видеть окружающие. Хотя она не была тонким психологом, не подозревала о существовании Фрейда, никогда не слыхала о Пеже, тело ее было сильнее любых ученых трудов, и с его помощью Джил могла добиться большего, чем написав сотню диссертаций.

Много лет назад она почти мгновенно поняла, чего искал в девушке Рой Инглиш — юность, наивность. Он хотел именно нимфу, девственницу. Джил выбирала одежду, в которой выглядела школьницей и манерой поведения воплощала неподдельную наивность, и это сработало бы, если бы не Харли Шрейдер, но он оказался ее единственной ошибкой. Только из-за собственной неопытности Джил испортила все дело, но совращение Роя было проведено безупречно. Зато с Джессикой Хайтауэр она вела себя куда умнее. Прежде всего Джил тщательно изучила ту, которую собиралась поймать в сети. Она прекрасно понимала презрение и ненависть Джессики к противоположному полу, ее отчаянное одиночество.