Тайпи. Ому - Герман Мелвилл

Жестоко уязвленный и желающий во что бы то ни стало жениться на ней, он предложил ее родственникам заключить предварительное соглашение о браке, но те не хотели и слышать об этом; к тому же, если бы обнаружили, что Уильям и Лулли живут вместе в нарушение закона, обоим грозило бы унизительное наказание – их послали бы строить каменные стены или прокладывать дороги.

Доктор преисполнился сочувствия.

– Уилли, дружище, – сказал он с трепетом в голосе, – что, если я пойду и поговорю с ней?

Но плотник отклонил это предложение и даже не сообщил нам, где жила его любимая.

Расставшись с безутешным Уилли, который снова принялся строгать доску из новозеландской сосны, привезенную из Бей-оф-Айлендс, и мечтать о Лулли, мы продолжили свой путь. Чем кончились его ухаживания, мы так никогда и не узнали.

Направляясь от дома По-По к якорной стоянке в гавани Талу, вы не видите моря до тех пор, пока, выйдя из густой рощи, неожиданно не очутитесь на самом берегу. Тогда вашим глазам предстанет бухта, которую многие путешественники считают самой красивой в южных морях. Вы словно стоите на берегу глубокой зеленой реки, текущей по горному ущелью к морю. Напротив величественный мыс отделяет этот глубокий морской залив от другого, названного по имени открывшего его капитана Кука. Склон мыса, обращенный к Талу, представляет собой сплошную стену зелени, а у его подножия лежит бездонная морская гладь. Слева вы едва различаете расширяющееся устье бухты – проход среди рифов, через который входят корабли, а за ним открытый океан. Справа залив круто огибает мыс и глубоко вдается в сушу, где к нему со всех сторон подступают холмы, поросшие травой по колено и вздымающие вверх причудливые вершины. Лишь в одном месте в глубине бухты между холмами имеется открытое пространство; вдали оно переходит в широкую, подернутую дымкой долину, расположенную у подножия гор. Там находится большая плантация сахарного тростника. За первой цепью гор вы видите острые вершины, поднимающиеся над внутренней частью страны, и среди них безмолвную Свайку, которой мы так часто любовались с противоположной стороны острова.

Славный корабль «Левиафан» одиноко стоял в гавани. Мы прыгнули в пирогу и стали грести к нему. Полдень миновал, но повсюду стояла тишина. Поднявшись на борт, мы увидели нескольких матросов, развалившихся на баке под тентом. Они приняли нас не очень дружелюбно и, хотя казались людьми добродушными, напустили на себя, вероятно по случаю нашего прибытия, недовольный вид. Им очень хотелось узнать, не собираемся ли мы наняться на «Левиафан», и, судя по неблагоприятным отзывам о нем, они, вероятно, стремились по возможности воспрепятствовать этому.

Мы спросили, где остальные члены экипажа; суровый пожилой матрос ответил:

– Команда одного вельбота покоится где-нибудь на дне морском: в прошлое плавание погнались за китом и поминай как звали. Вся вахта ночью сбежала, и шкипер на берегу старается их поймать.

– Что, наниматься приволоклись, а? – воскликнул маленький курчавый матрос из Белфаста, подходя к нам. – Чтоб вам пусто было, милейшие! Сматывайтесь поскорей; этот чертов шкипер утащит вас в море и спрашивать не станет. Убирайтесь-ка, дорогие, и держитесь подальше от этого паршивого невольничьего корабля, пока целы. Они что ни день нас истязают, а в придачу морят голодом. Эй, Дик, дружище, подтащи пирогу этих бедняг, а вы гребите отсюда вовсю, если жизнь дорога.

Но мы не торопились, стремясь выяснить, стоит ли наняться на судно, и в конце концов решили, что останемся ужинать. Никогда мой нож не резал лучшей солонины, чем та, которую мы обнаружили в кубрике. Сухари также были твердые, сухие и хрупкие, как стекло. И того и другого давали вдоволь.

Пока мы находились внизу, старший помощник капитана вызвал кого-то на палубу. Мне понравился его голос. Он говорил о человеке не меньше, чем выражение лица, – и принадлежал настоящему моряку, а не надсмотрщику.

Да и сам «Левиафан» производил очень приятное впечатление. Подобно всем большим китобойцам, он имел широкий корпус, сплошные палубы и четыре пузатых вельбота, подвешенных к бортам.

Паруса были свободно закреплены на реях, словно висели там уже долгое время; слабо натянутые ванты небрежно свисали, а бегучий такелаж всегда шел легко, не в пример тому, что мы видели на некоторых судах, где его постоянно заедает в шкивах блоков, которые слишком тесны, чтобы ими можно было пользоваться; здесь снасти скользили плавно, словно им много раз приходилось проделывать свой путь и они привыкли к нему.

Вечером мы спустились в пирогу и направились к берегу, убежденные, что славное судно ни в коем случае не заслужило того имени, которое носило.

Глава 64

Живя в Партувае, мы как-то повстречались с группой бродяг, совсем недавно пришедших сюда из другой части острова и теперь шатавшихся возле поселения и гавани.

Несколькими днями раньше они уволились в Папеэте с китобойного судна, на которое шесть месяцев назад поступили на одно плавание, то есть с условием получить расчет при первом заходе в порт. Промысел оказался очень удачным, и они высадились на Таити, позвякивая долларами в карманах.

Когда им надоело жить на берегу, они на оставшиеся деньги купили в складчину шлюпку, намереваясь посетить необитаемый остров, о богатствах которого рассказывали удивительные истории. Конечно, им и в голову не пришло выйти в море, не запасшись ящиком, полным бутылок со спиртом, и небольшим бочонком с ним же – на случай если ящик опустеет.

Они отправились в путь, подняв собственный флаг и трижды прокричав «Гип-гип-ура!», когда на всех парусах покидали бухту Папеэте, подгоняемые сильным ветром.

Наступил вечер; пребывая в приподнятом настроении и не чувствуя никакого желания спать, путешественники решили пьянствовать ночь напролет. Так они и поступили; все перепились, и около полуночи обе мачты рухнули за борт.

К счастью, один из доблестных моряков мог еще стоять на ногах, держась за румпель, а остальным удалось, двигаясь ползком, обрубить трос и так освободиться от упавших мачт. Во время аврала два матроса преспокойно перешагнули через борт, полагая, что сходят на пристань, откуда им удобнее будет работать, и отправились прямиком на дно.

Разыгрался настоящий ураган; коммодор, несший вахту за рулем, инстинктивно направлял шлюпку по ветру, ведя ее к лежавшему напротив острову Эймео. Шлюпка пересекла пролив, чудом проскочила в проход между рифами и врезалась в коралловую отмель, где не было сильного волнения. Там она простояла до утра, когда к ней подплыли в своих пирогах туземцы. С помощью островитян шхуну опрокинули набок; убедившись, что днище разбито, искатели приключений продали ее за бесценок вождю и отправились пешком в путь по острову, катя перед собой драгоценный бочонок со спиртом. Его содержимое скоро улетучилось, и они явились в Партувай.

На следующий день после встречи с этими людьми мы бродили по соседним рощам, как вдруг увидели несколько групп туземцев, вооруженных неуклюжими ружьями, ржавыми тесаками и причудливыми дубинками. Они колотили по кустам и громко кричали, видимо стараясь кого-то спугнуть. Они искали тех самых чужестранцев; совершив за одну ночь множество беззаконий, те сочли за благо удрать.