Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции - Анри Мишель

Индивидуалистическую политику XIX века связывают с XVIII веком три книги, далеко разнящиеся между собой по манере изложения и по характеру: Комментарий к духу законов Дестю де Траси, Опыт о гарантиях личности Дону и Рассуждения о французской революции г-жи де Сталь.

Дестю де Траси вдохновляется одновременно и Монтескье, и Руссо, и американскими публицистами, и Гельвецием. Прибавьте к этому, что фрагментарная форма, в которой он выражает свои идеи, ничуть не помогает уловить их совокупность и единство. Тем не менее нужно попытаться определить, какое значение имело каждое из этих влияний для доктрины, изложенной в Комментарии[1040].

Траси не обладает своей собственной концепцией человеческой природы и является продолжателем утилитаризма и сенсуализма XVIII века в слегка измененном виде. Свободою для него является возможность исполнять свою волю; а так как волю он сводит к желанию, то свобода, в конце концов, является возможностью удовлетворять свои желания[1041]. Человек счастлив, когда все его желания удовлетворены. Следовательно, счастье и свобода – «одно и то же»[1042]. Отсюда вытекают три важные наблюдения. Во-первых, в различные эпохи люди понимали свободу различно, потому что неодинаково понимали счастье; во-вторых, народ должно считать истинно свободным, пока существующий государственный строй ему нравится, «хотя бы по своей природе этот строй менее соответствовал принципам свободы, чем какой-либо другой, который ему не нравится»[1043]; в-третьих, наилучшие учреждения те, которые делают народ наиболее счастливым, хотя бы они и были деспотическими. «Если государь, обладающий самой деспотической властью, сумеет в совершенстве распорядиться ею, его подданные достигнут полного счастья, т. е., другими словами, свободы»[1044]. Вот в чем Дестю де Траси соприкасается с Гельвецием.

Следуя Монтескье, Траси рассматривает политические учреждения не с абсолютной точки зрения, а в связи с эпохой и окружающей средой. Однако Монтескье ошибался, полагая, что для счастья и свободы народов существует «основное условие», заключающееся в разделении властей, какое мы видим в Англии.

Здесь наступает очередь влияния Руссо и публицистов американской революции. Сначала идет Руссо: противоположение, равновесие властей всегда производит лишь «настоящую гражданскую войну»[1045]. Кроме того, в своей апологии английской конституции Монтескье забывает одно капитальное обстоятельство. Поддержкой всего здания служит «твердая воля нации, желающей его сохранения»[1046]. В сущности, есть только одна власть – воля народа; законодательные, исполнительные и судебные функции являются только делегацией этой власти[1047]. А вот перед нами и американские публицисты. По мнению Траси, проблема высшего счастья, или наибольшей свободы – эти термины для него представляют синонимы, – дурно разрешенная английскими учреждениями, отлично решена американскими конституциями. Последние опираются на принцип народной воли и предусматривают всевозможные затруднения, даже тот случай, когда законодательная и исполнительная власти превысят свои полномочия или по отношению друг к другу, или обе вместе и станет неизбежным пересмотр конституционного договора[1048]. Но вслед за горячим восхвалением американской конституции – в чем он сходится со многими из своих современников – Траси отмечает тотчас же невозможность перенести конституцию федеративного государства в «единое и нераздельное» государство. Впрочем, он не имеет в виду какой-либо отдельной страны, а высказывает общие соображения о том, каковы должны быть приемы нации, которой надоела ее конституция или надоело отсутствие ее, если она хочет создать себе конституцию при свете чистого разума[1049].

Мы не будем касаться частностей этих «приемов»[1050]; они были бы уместны в политическом трактате, для нас же не особенно интересны, потому что под буквой теорий мы отыскиваем прежде всего проникающий их дух. Для нас достаточно отметить, что «разумное правительство» или, по выражению Траси, «демократия просвещенного разума»[1051], есть представительный режим, «сообразный с природой» в том смысле, что он «предоставляет ей воздействовать» и дает свободу «всем наклонностям, за исключением порочных, и всем занятиям, не нарушающим нормального порядка»[1052]. Это правительство обеспечивает свободу политическую, индивидуальную и свободу печати, гарантируя их судом присяжных, «по крайней мере, против уголовных преступлений». Уважение к индивидуальной свободе предполагает повиновение законам; а законы представляют собою правила, соблюдение которых предписано нам властью, имеющей в наших глазах право на это[1053]. Общество вольно создавать законы по своему желанию; однако, если мы желаем своего счастья, положительные законы должны быть «сообразными с нашей природой»[1054]. Траси не говорит: сообразными с естественным правом. Он не знает такого права, и когда ему приходится говорить «об основной справедливости, о коренной несправедливости», под этим всегда нужно понимать потребности нашей природы или то, что противно ей[1055].