Имяхранитель - Азамат Козаев

Пожениться голубкам было не суждено. Интересы государства и в незапамятные времена стояли превыше чувств. Встречались украдкой, в лесной избушке, где приютила Цаплю добрая отшельница. За пять лет любви у них появилось трое детей – два сына и дочь. Все бы хорошо, но цесаревич мало-помалу стал охладевать к тайной возлюбленной, увлекшись государственными делами. Его женили, а вскоре он взошел на трон. Законная его супруга была безобразна и вдобавок бесплодна. Поэтому, обретя царский венец, император первым делом отнял у Цапли мальчиков и объявил законнорожденными. Саму же ее вместе с дочерью заключил в монастырь.

Погиб император на охоте, «уязвленный в естество мужеское аспидом водным, помесью полоза, ехидны и тритона».

Старший сын, занявший в свою очередь престол, унаследовал от отца твердость характера, а от матери хитроумие и немаловажную для правителя способность оборачивать любую ситуацию к собственной пользе.

Монастырь, где избывала век Цапля, со временем приобрел добрую славу. Там излечивались женские недуги, принимались тяжелые роды, и всегда могли укрыться девицы и жены, хлебнувшие мужского вероломства. Цапля не была злопамятна, напротив, учила пациенток смирению и покорности. Тех же девушек, которые соглашались остаться под ее крылом навсегда, одаривала сверх прочего умением. Умением чувствовать мельчайшие прихоти мужчины, улавливать всякое желание хозяина и повелителя. Улавливать – и выполнять.

Император, ее старший сын, спохватился, когда стало уже слишком поздно. Многие и многие влиятельнейшие мужи Пераса оказались смертельно крепко привязаны к подопечным Цапли. Высшие сановники и генералы, городские старшины и богатейшие эвпатриды были готовы на любые подвиги или преступления ради неслыханных наслаждений, даримых гетерами – теми, что щеголяли перистым птичьим гримом. Две сотни лет (столько продолжала жить матушка Цапля) внутри Пределов, по сути, царил матриархат. Но и после ее успения храм не был ни разрушен, ни распущен. Влияние его до сих пор весьма велико, а умение послушниц каждый может испытать на себе…»

– Ну да, каждый, – пробормотал Иван, гася линзу и опуская на нее бархатную накидку. – Как это у поэта? «А те, что им на смену успели подрасти, такую ломят цену, что господи прости…» Впрочем, за дело, за дело ломят.

Он поднял замаслившиеся от воспоминаний глаза на дремлющих гекконов, в задумчивости пожевал губами, а потом вдруг смахнул с линзы накидку и ткнул пальцем в тильду адресной книжки…

Эквилибристки и простак

Табурет этот Цапли, очевидно, позаимствовали в какой-нибудь разорившейся пыточной. Сидеть на нем не было ни малейшей возможности. Ножки разъезжались, узкое треугольное сиденье угрожающе стонало, стоило опустить на него хотя бы треть веса. Щели между досками сиденья напоминали тиски. Иван взвесил табурет в руке и разочаровано вздохнул – случись использовать его в качестве оружия, толку вышло бы чуть. Легкий, словно пробковый. К счастью, необходимости воевать пока не возникало.

От безделья Иван решил обследовать келью. Собственно, обследовать было нечего, всего-то десяток шагов вдоль и поперек. Мрачноватое, хоть и сухое помещение, стены из выглаженных гранитных блоков, пол из темного паркета, низкий потолок. Прочная дверь без единого намека на ручку. Рядом с высоким и чрезвычайно узким окном-бойницей разместился простенький газовый рожок.

«Неужели все-таки темница? – подумал имяхранитель без всякого волнения. – Но цель заключения? Смысл?» У него не было ни единого предположения. Он снова попробовал пристроиться на шатком табурете, но скоро понял, что дело не выгорит. Отошел к стене и сел по-турецки на пол, прикрыв глаза.

Ожидание не затянулось. Предупреждая, что дверь скоро откроется, зашумела вода в толще стены. Брякнул запор.

– Милости прошу на наши посиделки, – сказал Иван, поднимаясь навстречу входящим.

Это оказались женщины, одна молодая и замечательно стройная, другая старше и пополней. В дверном проеме, не давая створке закрыться, замерла третья, – коренастая бабища в облегающем золотистом трико и конической шапке из войлока. Плечи и конечности были у нее просто чудовищными. И грудь. Говорят, такими становятся люди, которых питали в младенчестве тигриным молоком. Или все-таки медвежьим?

«Только кто и для чего стал бы выкармливать медвежьим молоком безымянную?» – подумал Иван и добавил:

– Правда, закусок не обещаю.

– Ничего страшного, мы позавтракали, – сказала более стройная посетительница знакомым звонким голосом. – Знакомьтесь, эвисса. Тот самый Иван, имяхранитель. Иван, представляю вам эвиссу Ипполиту, настоятельницу храма. Меня вы, должно быть, помните.

В ее голосе прозвучал не то вызов, не то гордость за собственную юную красоту, забыть которую невозможно. Что, если разобраться, одно и то же.

Иван почтительно склонил голову перед настоятельницей, потом окинул внимательным взглядом девчонку – ту самую кудрявую грубиянку, которая приносила ему давеча залог. Красивая, язва, с этим не поспоришь. Забыть такую деву в самом деле непросто.

Он с трагическим видом развел руками:

– Увы, барышня, впервые вас вижу. А впрочем, постойте-ка… Не вы ли метете нашу улицу вместе с Фомой, дворником? – Иван сделал паузу, давая девчонке время рассердиться, и добавил, словно спохватившись: – Нет, обознался. Та, кажется, чуточку румяней и не столь откровенно курноса… Эвисса, я к вашим услугам.

Ипполита, моложавая, но уже начавшая тяжелеть матрона, царственно кивнув, прошествовала к табурету и без колебаний расположилась на нем. Коварная мебель даже не скрипнула. Возмущенно шипящая девчонка, морща очаровательно вздернутый носик, заняла место подле нее. Щеки у девчонки пылали.

– Будьте осторожны, эвисса, – поспешно предупредил Иван. – Стул расшатан до последней степени.

– Неужели? – удивилась Ипполита. – Благодарю, а я и не заметила.

Настоятельница отважно поерзала на треугольном сиденье, устраиваясь удобней. Табурет стоял как каменный.

– Знаете, Иван, – заметила она, – ведь вы не первый, кто сообщает мне об этом. Наверное, когда-нибудь поплачусь за то, что оставляю предостережения без внимания. Сонюшка, душа моя, надеюсь, ты поддержишь меня, если я вдруг повалюсь?

Имяхранителю показалось, что ее голос прозвучал почти что игриво. Видимо, ничуть она не боялась повалиться.

Девчонка почтительно положила руку ей на плечо.

– Обязательно, эвисса. – Эта-то откровенно потешалась над его заблуждением.

«Комедия “Эквилибристки и простак”», – подумал Иван с некоторой досадой. Придав лицу выражение глубочайшей заинтересованности, он предложил:

– Приступим?

– Приступим, – кивнула Ипполита и спросила: – Хотите узнать, почему вас заперли?

– Только если это имеет отношение к моему заданию…

Иван сделал паузу длиной в глубокий вздох, за время которой успел заложить левую руку за спину, а правую опустить в карман – с тем, чтобы принять расслабленную позу. Горг знает отчего, но он на редкость скованно чувствовал себя в присутствии этих двух улыбчивых женщин и громилы-безымянной, а главное, до сих пор не сообразил, как держаться. Почему-то жутко хотелось подтрунивать над всеми подряд, начиная с настоятельницы. Не было лишь уверенности, что, возьмись он за это непростое и, что греха таить, непривычное дело, сумеет обойтись без плоскостей и пошлостей. Поняв, что расслабленная поза вышла принужденной – дальше некуда, он кашлянул и на выдохе завершил: