Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса - Генри Воллам Мортон

Человек нигде не ощущает так болезненно свое одиночество, как высоко в горах.

Я продолжал подниматься, хотя легкие мои горели, сердце неистово колотилось, а сбитые в кровь ноги молили об отдыхе. Но я запрещал себе даже думать об этом. Меня подгоняла мысль, что вершина уже близко. Она просто не может быть далеко!

Внезапно дневной свет померк. Я вошел в полосу густого тумана и не сразу почувствовал, какой он холодный и влажный. Тело мое было разогрето долгим подъемом, и до определенного момента я не отдавал себе отчета, насколько понизилась окружающая температура. Внезапно из тумана выплыли две темные фигуры. Навстречу мне двигались мужчины, закутанные до самых глаз. Несмотря на теплые шарфы и рукавицы, они выглядели совершенно замерзшими. Их зубы выбивали дробь, носы покраснели, а уши торчали, будто ломти сырой говядины. Они попытались улыбнуться, но жалкие улыбки замерзли на их обледенелых щеках.

— Осталось еще полмили! — сообщили они и поинтересовались: — Там внизу по-прежнему хорошая погода?

— Да, светит солнце.

Они помахали руками, как это делают морозным утром кучеры. Затем, стащив рукавицы, подышали на пальцы в напрасной попытке их согреть.

— Не наваливайтесь на деревянные ограждения! — предупредили меня. — Они ненадежные. Удачи!

И мужчины пошли дальше, мгновенно растворившись в тумане. А я продолжил подъем. Местами мне попадались заснеженные полянки, где снег лежал в два-три дюйма толщиной. Нежданно-негаданно я угодил в самый разгар зимы. Дул сильный студеный ветер, швырявший в лицо клочья влажного тумана. Все накопленное тепло покинуло мое тело. Ссутулившись на ветру, я поспешил достать из рюкзака теплую куртку. Увы, она не сильно исправила положение. Мне по-прежнему было отчаянно холодно, ушей я не чувствовал, глаза болели и слезились.

Туман незаметно превратился в моросящий дождик, а дождь вскоре сменился снегом. Легкие снежинки кружились в воздухе, исполняя легкомысленный танец на ветру. Постепенно подъем стал более пологим. Вскоре сквозь снег я разглядел какое-то полуразрушенное строение и поспешил туда, чтобы хоть ненадолго укрыться от непогоды. Это оказались развалины каменного дома, с виду напоминавшие останки кораблекрушения. Здание выглядело так, будто над ним потрудилось целое полчище злобных демонов воздуха. Спрятавшись за жалкой, зиявшей сплошными дырами стеной, я прислушался к завыванию ветра, гулявшего на вершине Бен-Невиса. Это был ужасный звук, может быть, самый ужасный на земле. Негромкий, но угрожающе настойчивый — от него было никуда на спрятаться. Мне приходилось слушать этот дьявольский, злобный, проклятый звук. Он сам проникал мне в уши и холодил кровь. Более того, он притягивал меня и в конце концов заставил выйти наружу. Я подошел к краю пропасти и посмотрел вниз. Снег кружился над кромкой обрыва, казалось, будто он летит не вниз, а вверх.

Под ногами было полторы тысячи футов пустоты — страшная, головокружительная пропасть. Я поднял камень и бросил вниз. Прошло семь долгих секунд, затем откуда-то снизу донесся звук удара, ему ответило эхо… еще одно… и еще, еще.

Скованный пронизывающим холодом, я стоял на краю обрыва и наблюдал, как кружится и мечется снег на ветру. Временами его относило в сторону, и тогда обнажались грубые, зазубренные очертания утесов, темневшие на противоположной стороне расщелины. Можно было подумать, будто там притаились то ли люди, то ли привидения, то ли вообще какие-то неведомые бесформенные создания. И над всем разгуливал ужасный призрак ветра. Его заунывный вой разносился над пропастью, он стенал и жаловался, что-то рассказывал и обещал, куда-то звал — наверное, в далекие каменистые лощины, где сияет солнце. Порой в нем слышалось злорадное дьявольское веселье, заставлявшее сердце сжиматься от страха. Я не решался отвернуться от бездны. Меня не покидало ощущение, будто оттуда вот-вот появится некий неведомый враг, с которым мне придется сражаться.

Я бы долго еще стоял на краю пропасти, если бы не почувствовал, что промерз до самых костей; пальцы онемели и не слушались. Поэтому я повернулся и побрел прочь сквозь туман и мокрый снег. На обратном пути меня поджидал еще один сюрприз: в облаках внезапно образовалась огромная дыра, и сквозь нее открылась чудная панорама — заснеженные горные вершины, от которых расходились извилистые голубые трещины, а где-то далеко внизу под роскошной радугой синело Лох-Несское озеро. По его поверхности медленно перемещался крошечный, размером с муху, пароходик. Затем дыру вновь затянуло туманом, и я поплелся вниз, поминутно оступаясь на острых камнях и ругаясь на все корки. Я шел примерно с час, прежде чем туман начал редеть и рассеиваться. Вскоре над головой моей снова засияло солнце…

Вокруг меня расстилались великолепные пейзажи Хайленда: облака плыли по синему вечернему небу, горные вершины перекликались друг с другом, на горизонте серебряной полоской сверкала Атлантика. Голая скала под моими ногами постепенно сменилась коричневой болотистой почвой, вновь появились кусты вереска.

Я присел на пригорок и протянул к солнцу озябшие руки. Внезапно взгляд мой упал на ботинки. И при виде того, во что превратилась моя старая верная обувь, знававшая в свое время Пикадилли и Бонд-стрит, я громко расхохотался!

«О, так вы поднимались на Бен?»

Мы сидели у огня и вели неспешную дружескую беседу. Упрямые хайлендские языки, прежде надежно запертые на замок, развязались. Люди наперебой говорили о том странном и удивительном, что видели «на Бене». Один рассказал о незабываемом рассвете над Шотландией; другой вспомнил великолепный закат, когда солнце, словно огромный раскаленный шар, опускалось за горную гряду. Третий нарисовал перед нами чудесную картину бесчисленных хайлендских пиков, которые на сотни миль протянулись в белом безмолвии облаков.

Я тоже внес свою лепту в этот увлекательный разговор. Рассказал о горных вершинах Швейцарии, на которые мне доводилось подниматься; о неповторимых видах, открывавшихся с Ливанских холмов в Египте и с вершины Орес в Северной Африке. И ничего из того, что я видел, не могло сравниться по своему великолепию с этим нагромождением голубых холмов, величественных повелителей Шотландии, которые тянутся на многие мили, сверкая заснеженными вершинами на ярком осеннем солнце.

7

В Форт-Уильяме есть маленький музей Западного Хайленда, где среди прочих реликвий сорок пятого года хранится засекреченный портрет принца Чарли.

Этот экспонат, как никакой другой, воскрешает в памяти все угрозы и опасности якобитского движения. Портрет, представляющий собой антикварную редкость, скорее всего, был написан для тех, кто с риском для жизни поднимал тосты за «короля, который за морем».

Он выглядит как обычная доска, в центральной части которой намалеван цветной полукруг. Больше всего это напоминает палитру небрежного художника, сплошь заляпанную красками. Вы можете до скончания веков вглядываться в невообразимую мешанину беспорядочных мазков, голубых и красных точек, коричневых и зеленых спиралей, но так и не распознать зашифрованного изображения. Однако обратите внимание на маленький белый кружок размером с основание чайной чашки, который располагается на некотором расстоянии от цветного полукруга. Если поместить туда металлический цилиндр примерно шести дюймов в высоту, то на его изогнутой блестящей поверхности, в которой отражается безумный хаос красок, проявляется прелестный миниатюрный портрет принца Чарльза Эдуарда. Принц изображен в каштановом парике и богато вышитом атласном сюртуке. На груди у него красуется лента с орденом Святого Андрея. Это удивительная маленькая картина. Попробуйте отойти на несколько шагов влево или вправо, и изображение исчезнет. Но если стоять прямо перед картиной и смотреть на нее сверху вниз — как это обычно делает человек, намеревающийся поднять тост за чье-то здоровье, — то вы явственно видите портрет «принца Уэльского, регента Шотландии, Англии, Франции и Ирландии, а также всех принадлежащих им территорий!»