Песнь дружбы - Бернгард Келлерман

Он постоянно говорит, что у нас хватит места для всех. Он обещал предоставить мне участок, если я захочу завести садоводство. Вот, Герман, можешь прочесть, если хочешь.

Если класть кирпич за кирпичом, наступит день, когда самое большое здание будет готово. Так и Рыжий дописал наконец письмо, которое выводил столько воскресений. В одно прекрасное воскресенье он вычистил свою запыленную шляпу, изо всех сил натер ваксой сапоги. Он спустился не торопясь в город и вернулся поздно вечером, не совсем твердо держась на ногах: что ни говори, ведь это не пустяк — опустить в ящик такое важное письмо.

Теперь для Рыжего наступили тяжелые времена. Он слонялся, втянув бороду, желтый и похудевший, и ни с кем не разговаривал. Он и Карл резали ивовые прутья у ручья, но к одиннадцати часам, когда должен был пройти мимо почтальон, Рыжий неизменно, как и раньше, появлялся во дворе и начинал что-то искать. Он слонялся около получаса и наконец, разочарованный, возвращался к своей работе.

Он знал, что обычно ответ приходит не так-то скоро. Эльзхен должна сначала обстоятельно прочитать его письмо, и, конечно, не один раз, а потом оказывается, что чернила высохли и что в доме нет почтовой бумаги, а разносчик никогда не приходит в нужную минуту. Все это он знал и несколько недель ждал спокойно, но теперь молчание слишком затянулось.

По ночам он стонал и громко говорил во сне, а один раз закричал, что укокошит владельца лесопильни.

Ты стал прямо невыносим, Рыжий! — набросился на него утром Антон. — Кого это ты хочешь укокошить— всех, что ли?

Рыжий побледнел как мертвец.

— Неужели я говорю во сне? — пролепетал он, вконец растерявшись.

— Да, конечно, ты говоришь во сне! Ты бы хоть ночью попридержал язык. Какое нам дело до твоей Эльзхен и владельца лесопильни? Мы устаем от работы и хотим спать!

Рыжий ходил совсем уничтоженный, боязливо потупив глаза.

— С нашим Рыжим что-то неладно, — сказал Герман, качая головой.

— Совсем неладно.

— В его жизни что-то не в порядке..

— Назови мне хоть одного человека, у которого все было бы в порядке, — возразил Антон с горькой усмешкой.

Антон был прав, как всегда. У любого человека — не одно, так другое. У того нелады с женой, у другого — дети не удались.

— У каждого свое! — сказал Антон. — Жизнь — не таблица умножения.

Герман вспомнил, как на фронте Рыжий однажды рассказал ему, что совершил поступок, в котором вечно раскаивается. Об этом он, по-видимому, часто думал, но ни с кем не говорил.

Рыжий начал вечерами шататься по трактирам. Это, разумеется, его дело; неприятно было лишь то, что, когда он поздно возвращался, Ведьма лаяла как бешеная, — он каждый раз приносил ей сверток костей.

— Сегодня ночью опять был тарарам! — ругался Антон поутру. — Долго это еще будет продолжаться?

Наконец письмо пришло. Бабетта положила его рядом с. тарелкой Рыжего. Придя к обеду, он недоверчиво уставился на письмо.

— Когда оно пришло?

— С час назад.

Кончик носа у Рыжего побелел, как отмороженный. Он схватил письмо стремительно, словно ловя птицу, потом встал и вышел.

Антон хлебал суп.

— Ну, наконец-то Эльзхен ему ответила! — засмеялся он.

Бабетте не понравился его смех; она находила поведение Антона некрасивым.

— Почему ты так плохо с ним обращаешься, Антон? — закричала она. — Может быть, он к ней привязан.

Кровь моментально ударила Антону в лицо. Он заорал:

— Если мужчина так привязан к женщине, он не мужчина, а тряпка! Вот мое мнение!

Но Бабетта лишь презрительно скривила губы: жалкое же представление у этого человека о любви, а между тем любовь — самое прекрасное и благородное на земле! Она отправилась в сарай, чтобы позвать Рыжего. Но тот не пошел к столу — он заявил, что не голоден.

Он сидел в темном углу сарая, сгорбившийся, расстроенный, совершенно подавленный. Вечером, когда они сидели за ужином, он вдруг вышел и исчез среди хлопьев падавшего снега.

— Сегодня он здорово напьется, — сказал Герман.

Бабетта вздохнула — жизнь так трудна! Да, временами она бывает ужасно трудна.

— Когда мужчины несчастны, они пьют, а мы, женщины, плачем, — сказала она.

Антон вызывающе посмотрел на нее.

— А кто тебе больше нравится, Бабетта? — спросил он. — Пьяный или человек, который нюни распускает?

— Человек, который плачет, — ответила Бабетта. — А с тобой, Антон, я не желаю разговаривать об этих вещах — ты ведь не человек, а просто истукан какой-то!

Когда они собрались ложиться, разыгралась сильная метель, тучи снега носились по двору.

— Хоть бы он благополучно добрался до дому, — заметил Герман.

Антон рассмеялся.

— Не беспокойся, пьяного бог бережет. Спокойной ночи, Герман!

Герман уснул с трудом — он был расстроен и задумчив. Но вскоре проснулся, что с ним случалось очень редко. На дворе бушевал ветер; в печке тлели и порой вспыхивали угольки. Он слышал, как сопит Антон, но храпа Рыжего, похожего на звук пилы, не было слышно, — он еще не вернулся. Герман зажег свет; было около часа ночи. Рыжий должен был давно быть дома. «Якорь» закрывался в полночь. Он подошел к маленькому оконцу, чтобы выглянуть во двор, но оно было сплошь занесено снегом.

— Зачем ты зажег свет? — спросил Антон спросонья.

— Рыжий еще не вернулся. Ну и погодка!

В эту минуту в дверь яростно забарабанили кулаком. Этот стук показался им таким зловещим, что оба они в глубине души испугались.

— Вот он! — смеясь, воскликнул Антон.

Но это был не Рыжий, это была Бабетта. Она вошла страшно взволнованная, кутаясь в пальто, все засыпанное снегом, в деревянных башмаках на босу ногу. Она не могла заснуть из-за метели, а тут вдруг затявкала Ведьма — она всегда так тявкала, когда возвращался Рыжий с костями. И в ту же минуту Бабетте показалось, что она слышит вдалеке крики.

Герман мигом выскочил во двор, Антон — за ним. Снежный вихрь со свистом хлестнул им в лицо. Во дворе, и то было трудно передвигаться, а дорогу на гору замело совсем. Царила полная тьма, но им был знаком малейший бугорок. Совсем внизу, у самого шоссе, из глубокого сугроба торчал подозрительный темный предмет. Они с трудом подошли ближе: темным предметом оказалась шляпа Рыжего, а рядом лежал он сам — из-под снега виднелась только его рука. Они стряхнули с него снег, отнесли наверх, в сарай, и принялись оттирать его снегом.

— Он умер! — сказал Герман. — Он уже совсем окоченел.

Антон рассмеялся.

— Ты, видно, не знаешь, что способен выдержать человек!

Когда они снимали с него зеленый обледеневший свитер, на пол упал