Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

15-го Орлов сказывал мне, что цель, которую государь имел касательно меня, состояла в том, чтобы послать меня начальником войск в Крыму или в Константинополь для образования турецкой армии по случаю тому, что английский флот, пришедший в Смирну, грозился вторжением в Черное море. Я отвечал, что последнее из сих двух поручений полагаю я довольно трудным. И в самом деле, мне пришлось бы в таком случае принять на себя занятие, весьма неверное к успеху; ибо по выезде моем из Константинополя, кажется, не обращали более никакого внимания на приобретенный нами вес в делах Турции и положились совершенно на договор, заключенный графом Орловым, упустив из виду, что турки никогда не будут в состоянии выполнить оного. Вчера же мне Орлов говорил, что я мог надеяться вскорости получить свой отпуск; ибо англичане, по получении грозного отзыва государя о намерении его защитить Турцию, переменили обхождение свое и оказались совершенно покорными. На днях я обедал у министра двора[199]; обед сей давался для принятия Ахмет-паши. Я увиделся с графом Орловым, который мне говорил, что я скоро получу свое увольнение в отпуск; но с тех пор я виделся и с военным министром, который мне ничего о сем не говорил. Вчера я обедал по приглашению у датского посланника, графа Блома.

25-го был большой выход во дворце с положенным торжеством и молебствием по случаю освобождения России от нашествия французов в 1812 году.

Вчера, 26-го, я был дежурным при государе и пошел к обедне в малой церкви придворной, при коей присутствовала императрица с наследником. По выходе из церкви она обратилась ко мне и между прочим разговором спросила, как мне вчера понравилась церковная церемония. Я отвечал, что обряд сей весьма величествен, и что мне в первый раз еще случилось видеть его. Она спросила, как мне нравится новая ария, которую я накануне слышал, введенная ныне при встрече государя вместо английского «Боже, царя храни». Я также похвалил сие новое произведение Жуковского и Львова.

– Я надеюсь, – сказала государыня, – что она останется в потомстве.

– Должно так быть, – отвечал я, – ибо голос сей имеет весьма много народного[200]. Вскоре прошел через ту же комнату государь и отпустил меня; но я остался еще, дабы присутствовать при смотре, который государь делал людям, выбранным из гренадер в гвардии. Сие продолжалось около часа. Государь спросил меня только, можно ли найти людей таких для избрания в гвардию в войсках, ныне бывших со мной в Турции; но я сказал, что дивизия сия очень бедна людьми, и едва ли несколько человек, подобных сему, в полках отыщется.

Возвратившись домой, я стал было заниматься составлением описания последней войны между турками и египтянами, за которое я в недавнем времени принялся, но скоро был отозван на вечер к императрице. К 9 часам вечера я явился на ее половину и прежде всех встретил наследника, выходившего от нее; он был одет в куртке, очень просто и, пожав мне руку, спросил, зачем я был в полной форме. Я отвечал, что полагал сие должным, потому что был дежурным. Тот же вопрос сделала мне императрица, когда я к ней взошел, и по отдании ей того же ответа, она сказала улыбаясь, что государь меня за сие побранит. Присутствующие на сем вечере были, кроме императрицы, наследник, принц Оранский с сыном, обер-шенк граф Мусин-Пушкин-Брюс, князь Долгорукий Василий, обер-шталмейстер, генерал-майор Чевкин и флигель-адъютант Демидов, которые были тоже дежурными, и флигель-адъютант князь Урусов. Дамы были: графиня Нессельроде, Смирнова, княгиня Радзивилл, бывшая Урусова, и фрейлины графиня Тизенгаузен и Шереметева. Вечер прошел в разговорах. Государь приехал около 10 часов, ужинали в 11 и в 12 разошлись. Государь, входя, заметил мне, что я напрасно надел шарф, велел его скинуть и рекомендовал меня принцу Оранскому, назвав меня в шутку арабом и туркой, «Mouravieff l’Arabe et le Turc». Государь более занимался с княгиней Радзивилл, подле которой он сел, и входил в разговор императрицы и принца Оранского с придворными, касавшийся большей частью обыкновенных происшествий городских; однажды только он коснулся государственных дел и сказал, что соединенные английский и французский флоты удалились в Мальту и Тулон.

– Слышал ли, Муравьев? – продолжал он, обратившись ко мне; – Накрути себе это на ус.

Перед тем как разъезжаться, государь, вставши, подошел ко мне и сказал мне с видимым удовольствием то же самое.

– И это они сделали, – продолжал государь, – по депеше, которую им написал турецкий министр вследствие наших внушений и требований. Это хорошо, что они нас так слушаются. А что делает твой Ахмет-паша? Ах, как он глуп! Неужели нет в Турции совсем уже умных людей?

– Есть, – отвечал я, – у них сераскир человек очень ловкий.

– Да что за дело, лишь бы слушались; а эти хорошо слушаются.

– Слушаются, государь, но между тем ничего не делают. На днях у меня был Ахмет-паша, и я спросил его, что у них делается в Дарданеллах. Он сказал мне, что укрепляют и совершенно освоились насчет сего. Они так вялы и ленивы, что ничего там не делают, артиллерия их в Дарданеллах и укрепления в самом бедственном положении, а предметы сии требуют большого внимания, дабы привести их в состояние действовать.

– Я знаю сие, – сказал государь, – лень во всем препятствует им; но если они и не исполнят должного, то я в полном уверении, что причиной сему не будет их недоброжелательство или уклонение от исполнения обещаний, а именно беспечность и слабость их.

Вскоре после сего все разъехались. На сем вечере я познакомился с фрейлинами графиней Тизенгаузен и Шереметевой.

26-го числа было во дворце общее представление принцу Оранскому.

27-го был обед у австрийского посла графа Фикельмонта, на коем присутствовал и Ахмет-паша.

1-го января провел я утро во дворце, а вечер в придворном маскараде, на коем, полагают, было до 40 000 народа. С тех пор я провожу время в самых несносных и беспокойных визитах. На днях был я у Бенкендорфа, дабы благодарить его за участие, которое он принял в переводе брата Александра в Вятку, со всем получаемым им ныне содержанием[201]. После того он спросил меня, что я располагал делать. Я отвечал, что я нахожусь ныне здесь без дела; но он прервал речь мою, изъявив, сколько положение мое должно ныне быть приятно: ибо первое лестное поручение, которое встретится, верно мне дадут, а между тем я провожу время на свободе. Дав ему досказать ошибочное мнение его, основанное на его собственных понятиях, не постигающих других наслаждений, кроме праздной придворной жизни, я, к удивлению его, отвечал, что редко когда-либо находился в таком скучном и затруднительном положении как ныне; что по привычке к деятельной жизни, которую вел в течение 23 лет, я не могу свыкнуться с настоящим положением моим и желал бы иметь назначение вне столицы, где и состояние мое позволило бы жить лучше, чем здесь, между тем, как я остаюсь здесь в трактире, в ожидании ежеминутно поездки и не имея своего угла.