Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

– Хотите, чтобы я сие государю сказал?

– Скажите. Я бы и сам не скрыл от его величества, что мне здесь скучно, если бы имел на то случай.

8-го числа я был дежурный. Бенкендорф, выходя от государя, подошел ко мне и сказал, что он сообщил его величеству все сказанное мной и что государь приказал ему сказать мне, что он не может мне дать дивизии, а корпусов вакантных теперь не имеется и что потому я должен ждать; что я могу ехать в отпуск для свидания с отцом, но не более как на один месяц, а что между тем мое место при нем.

– Il а son chez-soi auprès de moi. – Arrangez vous en conséquence[202], – сказал Бенкендорф и ушел.

Я был в твердом намерении лично доложить государю о себе при первом случае, который в тот же день представился.

Я был приглашен к обеду у государыни. Императрица, вышедши прежде, обратилась ко мне и спросила о разводе того дня, коим государь был очень доволен. Я изъявил свое восхищение, видев правильные движения Семеновского батальона и отличную чистоту в отделке ружейных приемов.

– N’est-ce pas, ils ont l’air de poupées? – сказала она, дабы изловить меня.

– Point du tout, Votre Majesté. Je leur trouve l’air très martial. C’est le cas aux gardes, ou les hommes sont si biens choisis, surtout au régiment de Pavlowsk[203].

И переводя таким образом разговор на другой предмет, мы стали оба выхвалять вид и одежду гренадер сего полка.

Вскоре вошел государь, и сели за стол, за коим были граф И. П. Пален, граф Н. А. Толстой, князь П. М. Волконский, я, дежурный флигель-адъютант Лужин, граф Головин и фрейлина графиня Тизенгаузен. Во время обеда государь спросил меня, часто ли я бываю у Ахмет-паши.

– Ныне реже прежнего.

– Неблагодарный! А почему же?

– Потому что он редко у меня бывает.

– И он неблагодарный! Да что же так?

– Он стал важничать, и его ныне узнать нельзя. Впрочем, я у него был с неделю тому назад.

– И что же, он не принял тебя?

– Нет, он сего сделать не смеет.

– Вот как! Что же он дома делает?

– Я застал его, что он ходит около столов своих, уставленных подарками с фарфоровых и хрустальных заводов, коими его наделили и которые его очень занимают. Он показывал мне и модели орудий морских, которые он хочет подарить адмиралу их Тагир-паше и которые он доставал из-под кровати своей, где они были спрятаны.

Государь смеялся сему и сказал:

– Каково же! В дипломатии есть правило, что посол, прежде приехавший, есть старший, и потому на представлениях или когда наши послы вместе, то первое место занимает австрийский посол, второе – турецкий, а третье – прежде всех французский маршал Мезон.

Стали говорить об одежде турок и эполетах их. Они здесь только завелись ими, сказал я государю; здесь себе и шитье на воротниках наделали; там они ходили без оных. Логофет[204], например, в Царьграде носил солдатскую шинель, которую ему султан за отличие пожаловал и которой полы по земле волочились. Я им за отличие давал выношенные эполеты всякого рода, и они с радостью надевали их.

– Он жаловал у них в чины! – сказал государь смеючись. – Видел ли ты рисунки Шифлорда?

– Видел вчерне.

– Постой, я тебе их покажу, – и приказал послать за ними; но их, не знаю почему, не принесли. Я сказал, что у меня есть и рисунок камня сего, вновь присланный с изображением турецкой надписи.

– И на моем рисунке есть турецкая надпись, – сказал государь.

– Так Шифлорд верно с моего срисовал!

– Однако же, – продолжал государь, – знаешь ли, что ты начинаешь толстеть с приезда твоего?

– Несколько растолстел, ваше величество.

– Ведь это нехорошо.

– Дела не имею, ваше величество, – отвечал я.

– Я знал, что ты это скажешь, – повторил государь, несколько раз погрозившись на меня в шутку. – Да как же быть? Вот подожди: князь Меншиков приедет. Не встретится ли тогда дело для тебя? Я его только ожидаю.

– Когда он приедет, как слышно?

– Я слышал, что в начале февраля месяца.

Всякий сказал, что он по сему слышал, и разговор перешел к другим предметам.

Хотя государь мне велел в тот день шарф скинуть, но он не сказал мне домой ехать; а потому я остался на дежурстве, в назначенной во дворце комнате, до другого утра, в которое и сменился после развода.

Итак, мне теперь остается ждать поручения или назначения; в отпуск же на срок, и короткий, я не располагаю ехать.

11-го приезжал ко мне брат Мордвинов, который сказал мне, что он снова сообщил Бенкендорфу мой образ мыслей насчет служения в Петербурге и что, не соглашаясь на сие, я, верно, приму меры свои и удалюсь от службы, при всем желании моем продолжать оную. Бенкендорф долго не мог понять сего образа мыслей, совершенно противного его понятиям и, приписывая сие к видам честолюбия моего, выразился сгоряча довольно неприлично, сказав:

– Ces Russes ne sont jamais contents de rien; ils veulent toujours plus avoir. Voilà, maintenant Kisseleff, qui est trop grand seigneur pour commander un corps et qui n’en veut pas[205]. На это Мордвинов ему отвечал, что, конечно, русские правы и что в Германии можно только видеть почтмейстеров, по 25 лет на одном месте остающихся, но что, напротив того, я движим не видами честолюбия, а умеренности, когда отказываюсь от лестного служения при лице государя.

Вник ли Бенкендорф в сие, как должно, только он сие передал государю, который согласился дать мне назначение вне столицы и сказал, что я буду у него азиатским генералом, предположив мне дать 6-й корпус, от командования коего Киселев просился.

И так, я остаюсь теперь в ожидании сего назначения; поручение же, которое мне государь хотел дать по возвращении князя Меншикова, миновалось.

15-го ввечеру выехал отсюда обратно в Гродно брат Михайло, получив в нынешний приезд корону на орден Св. Анны 1-й степени, чего домогался уже в последние дни своего пребывания здесь через князя Н. А. Долгорукого.