Деньги дороже крови - Владимир Гурвич

Царегородцева снова достала из пачки сигарету. Не слишком ли много она сегодня курит, подумал я.

— Могу я обратиться вам с просьбой? — вдруг произнесла она.

— Ну, разумеется, — горячо сказал я.

Она быстро взглянула на меня, и едва заметно улыбнулась. Я же почувствовал, что краснею, как школьник. Уж больно заметно выказываю свои к ней чувства. А вот дверь в ее сердце по-прежнему закрыта на замок.

— Я хочу вас попросить, как можно больше наблюдать, но ни во что не вмешиваться. По крайней мере, без моей просьбой, либо вмешиваться после консультацией со мной. Я понимаю, что прошу очень много, но положение очень опасное, мы сильно рискуем. Любой неверный шаг — и о последствиях даже страшно подумать. Этот Костомаров рыщет повсюду, у меня возникло ощущение, что он и меня в чем-то подозревает.

— А не он ли стоит за всем этим?

— Я думала об этом, но никаких указаний на его участие в этом деле у меня нет. Хотя это ни о чем не говорит, вернее, может говорить о том, что он хорошо замаскировался и действует только через подставных лиц. Впрочем, гадать можно очень долго. Но если нет фактов…

— Да, если нет фактов, приходится только гадать.

— Вот, собственно, и все, что я вам хотела сказать.

Я понял ее слова, как сигнал о том, что мне пора и честь знать и что никто не собирается оставлять меня тут ночевать. Тем более положить рядом с собой. Невольно мой взгляд уперлся в то место, где не плотно запахнутый халат позволял увидеть небольшую полоску кожи. Мне оставалось лишь глубоко вздохнуть.

— Поеду домой, — сказал я.

— Я вас провожу.

Я ехал по ночному городу в не самом радужном настроении. Никак не пойму, что происходит у нас с Царегородцевой. Вроде бы начинаем сближаться и вот-вот упадем друг другу в объятия, как тут же словно бы натыкаешься на стену. И кажется. что через нее уже никогда не перескочить, потому что она вырастает всякий раз, как только возникает такая возможность. Странная, в чем-то непонятная женщина.

Затем мои мысли вдруг сами собой перескочили к Семеняке. Это было почти невероятно, что за все то время, что я провел в квартире своей возлюбленной, ни разу не вспомнил о нем. Теперь же голос совести громко напоминал мне о грозящей ему опасности, и о том, что я ничего пока не сделал, дабы ее отвести. Позвоню я ему прямо сейчас — и будь что будет.

Я достал телефон и стал набирать номер. Мне долго не отвечали, что, учитывая поздний час, было вполне закономерно, затем раздался женский голос. Я сразу же узнал его, он принадлежал жене Семеняке. Я представил эту женщину такой, какой видел в первый и последний раз.

— Простите за поздний звонок, но очень срочное дело, Могу я поговорить с Александром Тихоновичем?

— Александра Тихоновича нет.

— А где же он?

— В морге?

Я похолодел от ужасно предчувствия.

— Что случилось?

— Его сегодня вечером застрелили. Возле самого подъезда. Сашеньки больше нет! — Ее до сего момента спокойный, даже бесстрастный голос вдруг сорвался в крик.

— Как это произошло?

— Обыкновенно. Подошел человек и выстрелил несколько раз. Сашенька тут же и умер.

— Выражаю вам свои соболезнования.

— Оставьте от меня, не нужны мне ничьи соболезнования. Вы все убили его.

На том конце провода положили, а скорей всего бросили трубку.

Впервые в жизни я почувствовал, что от внутреннего напряжения могу потерять сознание. Почему-то это известие ошеломило меня больше, чем даже известие об убийстве Подымова. К этому я был в какой-то степени внутренне готов. Сейчас же пребывал в уверенности, что, по крайней мере, еще один день Семеняке ничего не угрожает. Пока киллер доберется до Новореченска, пока выследит свою жертву пройдет не менее сутки. Они же управились вдвое быстрей. Выходит, что нашли местного убийцу, что позволило осуществить акцию гораздо оперативней.

Эта кровь увеличивает мой счет к Фрадкову, Да и к Кирикову — тоже. Даже если он был и против. Но что он сделал, чтобы спасти Подымова, Семеняку? Ничего.

Я остановил машину возле какого-то работающего ночью ларька. Купил шкалик водки и выпил его. Но как назло никакого, даже легкого опьянения не почувствовал, голова была на редкость ясной и трезвой, как после долгого воздержания.

Я снова завел машину и поехал к своему дому. У меня вдруг возникла странная мысль: а было бы неплохо, если я сейчас разбился бы насмерть.

Следующий день прошел на редкость спокойно. На работе меня никто не терзал, все словно бы забыли о моем существовании. Я же был только этому рад. Я в полупростракции сидел в своем кабинете и не занимался никакими делами. Разве только отвечал на звонки. А их как на грех было особенно много, какие-то слухи, иногда совершенно фантастические ходили про концерн. Будь у меня другое настроение, я бы от души поразвлекался, отвечая на очередную порцию ерунды. Но сегодня мне было не до того, эти разговоры в конце концов настолько мне надоели, что я попросил отвечать на вопросы моих сотрудников.

Ольга своим женским чутьем быстро смекнула, что меня что-то гнетет. Под каким-то предлогом она пришла в мой кабинет, плотно закрыв дверь.

«Что с вами?», — написала она.

«У меня нет больше сил здесь работать, — ответил я. — Я переоценил свои возможности. Всему есть предел. Даже полному беспределу».

Ольга с сочувствием смотрела на меня. Если кто-то и мог меня по-настоящему понять, так это только она. Даже Царегородцева на такое была не способна, хотя бы потому, что не потеряла любимого человека.

Ольга явно хотела мне как-то помочь, но ничего сделать не могла. Она лишь положила свою ладонь на мою руку. Я благодарно ей улыбнулся и погладил ее запястье. Потом глазами показал, чтобы она вернулась к себе. Не стоит слишком нам долго пребывать наедине. Где гарантия, что Потоцкий не доложит, если уже не доложил, о наших подозрительных уединениях.

До конца рабочего дня меня никто так и не побеспокоил. Зато едва я сел в машину и поехал домой, как раздался целый шквал звонков.

Первым позвонил Пляцевой.

— Леонид Валерьевич, хотелось бы поговорить. Что-то в последнее время вы не часто вступаете с нами в контакты.

— Настроение поганое, — сказал я.

— Что-то случилось?

— Вы что не знаете, что тут каждый день что-то случается. — Мой ответ прозвучал довольно грубо, хотя у меня не было намерений ему грубить. Это получилось как-то помимо моего сознания.

— Вы сейчас едите домой?

— Да.

— Мы будем у вас ровно через час.

Как ни странно, но это обещание меня даже обрадовало, по крайней мере, я не останусь на весь вечер дома один.