Логово - Дин Кунц

– Ладно, проехали, – утешила ее Линдзи. – Все мы иногда ведем себя, как подонки.

– Но только не вы и не мистер Харрисон.

– Хо-хо, еще как!

Встав на стремянку у стены напротив кровати, Линдзи вбила очередной крюк. Регина внизу держала картину. Взяв ее из рук девочки, чтобы повесить, Линдзи спросила:

– Слушай, могу я попросить тебя об одном одолжении сегодня за обедом?

– Одолжении? Меня?

– Знаю, ты еще не совсем освоилась со своим новым положением и не чувствуешь себя здесь как дома и, видимо, еще долго не сможешь привыкнуть…

– Да что вы, наоборот, мне здесь очень хорошо, – возразила девочка.

Линдзи нацепила шнур на крюк и поправила картину, чтобы та висела ровно. Затем села на стремянку, оказавшись лицом на уровне лица девочки. Взяла обе ее ладошки, нормальную и увечную, в свои руки.

– Ты права: здесь очень хорошо. Но обе мы знаем, что не так хорошо, как дома. Я не хочу тебя торопить. Хочу, чтобы у тебя было побольше времени осмотреться и освоиться, но… Даже несмотря на то, что это может показаться тебе слишком преждевременным, не могла бы ты сегодня за обедом перестать называть нас мистером и миссис Харрисонами? Особенно Хатча. Для него это очень важно, особенно сейчас, если ты назовешь его для начала хотя бы просто Хатчем.

Девочка опустила глаза и поглядела на свои руки.

– Да, конечно, я попробую. Обязательно.

– И знаешь, что? Я понимаю, это уж слишком большая просьба, ведь ты его совершенно не знаешь. Но хочешь знать, что было бы для него самым лучшим подарком в мире именно сейчас?

Девочка не отрываясь смотрела на руки.

– Что?

– Если бы ты нашла в своей душе возможность назвать его папой. Не говори сразу нет. Не спеши с ответом, подумай. Но это было бы для него самым чудесным подарком по причинам, о которых сейчас не место и не время говорить. Единственное, что могу тебе сказать, Регина, Хатч очень хороший человек. Он все для тебя сделает, жизнь свою за тебя отдаст, если понадобится, и ничего не попросит взамен. Он очень расстроится, если узнает об этой моей просьбе. Но ведь я только прошу тебя подумать об этом, не более.

После длительного молчания девочка наконец отвела взгляд от рук, посмотрела на Линдзи и согласно кивнула.

– Хорошо. Я подумаю об этом.

– Спасибо, Регина. – Линдзи поднялась со стремянки. – А теперь давай вешать последнюю картину.

Она отмерила нужное расстояние, поставила карандашом точку на стене и вбила в нее крюк. Подавая ей картину, Регина сказала:

– Просто я еще никого в жизни… не называла папой и мамой. К этому трудно сразу привыкнуть.

Линдзи улыбнулась.

– Я понимаю, лапочка. Честное слово. Уверена, Хатч тоже понимает, что для этого обязательно требуется какое-то время.

В полыхающем "Доме привидений" под аккомпанемент криков о помощи и воплей ужаса огонь высветил странный предмет. Розу. Черную розу. Она плыла в пустоте, словно движимая чарами волшебника-невидимки. Вассаго не встречал ничего подобного ни в мире живых, ни в мире мертвых, ни в царстве сновидений. Она мерцала перед его взором, и лепестки ее были такими мягкими и нежными, что казались сотворенными из кусков цельного ночного неба, не проткнутого звездами. Удивительно острыми, словно тончайшие стеклянные иголочки, были ее шипы. Зеленый стебель отливал змеиной чешуей. На одном из лепестков блестела капля крови.

И вот роза уплыла из его сна, но чуть погодя снова вернулась – а вместе с ней женщина по имени Линдзи и каштанововолосая девочка с мягкими серыми глазами.

Вассаго хотелось обладать всеми ими сразу: черной розой, женщиной и девочкой с серыми глазами.

После того как Хатч помылся и переоделся к обеду, в ожидании Линдзи, завершавшей свой туалет, он присел на краешек кровати и начал читать статью С.Стивена Хоунелла в "Артс Америкэн". Он мог с необычайной легкостью отмахнуться от любых оскорблений на свой счет, но совершенно не выносил оскорблений в адрес Линдзи и страшно злился. Его возмущали даже те критические отклики на ее работы, которые она считала конструктивными и заслуживающими внимания. Читая злобный, сплошь фальшивый и, в общем, довольно глупый пасквиль Хоунелла, отвергающий одним росчерком пера все ее творчество и характеризующий его как "попусту потраченное время", Хатч свирепел с каждым прочитанным предложением.

Как и прошлой ночью, злость его в мгновение ока превратилась в кипящий вулкан добела раскаленной ярости. Челюсти его сжались с такой силой, что зубам стало больно. От переполнявшего гнева мелкой дрожью дрожали руки и вместе с ними, шелестя страницами, дрожал журнал. Перед глазами все плыло, словно он смотрел на окружающий мир сквозь марево раскаленного воздуха, и ему пришлось несколько раз моргнуть и прищуриться, чтобы разобрать расплывающиеся на журнальной странице слова.

И так же, как и прошлой ночью, когда он лежал в постели, Хатч вдруг почувствовал, что гнев его открывает дверь какому-то незримому внешнему влиянию, отвратительному, мерзкому, не ведающему ничего, кроме ненависти и злобы. Или, быть может, это не было влиянием извне, а присутствовало и жило, затаясь, в нем самом, и гнев просто-напросто разбудил его. Кто-то неведомый управлял его рассудком. Хатч чувствовал этого "кого-то" у себя в голове, физически ощущал это нечто, словно оно, как паук, медленно ползет в узком пространстве между его черепом и поверхностью мозга.

Он хотел отложить журнал и успокоиться. Но продолжал читать, потому что более уже не владел собой.

Вассаго шагал по "Дому привидений", не опасаясь жадного огня, так как давно продумал для себя путь отхода. Иногда он видел себя двенадцатилетним, иногда двадцатилетним. Но всегда путь его освещался человеческими факелами, некоторые из которых догорали на дымящемся полу бесформенной, быстро тающей массой, другие вспыхивали, как спички, когда он проходил мимо.

Во сне он держал в руках журнал, открытый на статье, которая злила его и которую он обязательно должен был дочитать до конца. От жары страницы сворачивались по краям и вот-вот могли вспыхнуть. Со страниц на него глянуло знакомое имя. Линдзи. Линдзи Спарлинг. Теперь наконец ему известна и ее фамилия. Что-то принуждало его отбросить от себя журнал, попытаться восстановить нормальный ритм дыхания, успокоиться. Вместо этого он стал подогревать свою злость, позволил сладостной волне ярости захлестнуть себя и приказал себе получить из этой статьи максимум необходимой информации. Края журнала пожелтели от нестерпимой жары. Хоунелл. Еще одна фамилия. Стивен Хоунелл. На журнал упало несколько горящих головешек. Стивен С.Хоунелл. Нет. "С" вначале. С.Стивен Хоунелл. Бумага потихоньку начала тлеть. Хоунелл. Писатель. Бар. Каньон Сильверадо. Журнал неожиданно вспыхнул, и ему в лицо ударило пламя…

Он сбросил с себя сон, как пуля сбрасывает с себя латунный жилет, вылетая из ствола винтовки, и сел на матраце в темном своем логове. Бодрый, готовый к действию. Горя от нетерпения. Теперь он знает достаточно и разыщет наконец эту женщину.