Новый год в октябре - Андрей Молчанов
Шрифт:
Интервал:
По телевидению транслировали международный хоккейный матч.
На бело-голубой — как воображаемое австралийское небо — лед выезжали хоккеисты, на ходу застегивая шлемы, и пестрый стадион ликующим ревом встречал их предвкушении увлекательного поединка.
— Во у кого жизнь-то! — сказал Прошин громко. У хоккеистов! Во жизнь… Игра! О!
…Он сидел около телевизора, игрок, наблюдающий за игрой других, и видел завтрашний день, видел, как от сырой взлетной полосы отрывается, убегая от осени, тускло блестящая металлом акула самолета и, разрезая воздух плавниками-крыльями, ложится на курс в страну океанов, морей, солнца и эвкалиптов. Все будет отлично! Все! Такси подъедет в срок, самолет не завертится подбитой рыбой и не рухнет со смертным воем турбин и людей на бугристое дно Гималаев, а в Австралии не будет дождей…
Черный пятак шайбы колыхнул сетку ворот. Затанцевал на коньках наш нападающий; упавший вратарь сокрушенно смотрел на пораженную цель ворот.
Прошин задохнулся от непонятного ликования, стукнул рукой по колену и легонько вскрикнул от боли.
Слюдяная корочка засохшей крови на запястье отлетела, и на месте раны розовел сладко ноющий шрам. Он помял корочку пальцами, бросил ее в пепельницу, осторожно потрогал нежную кожицу, затянувшую пульсирующие извилинки вен, и подумал, что боль от заживающей раны тоже чертовски приятная штука.
Сон…
Какой замечательный сон! Когда-то давным-давно он видел его, и вот теперь — вновь… Тополиный пух, звон трамваев, бьющее в глаза предзакатное солнце, рука отца.
Пропал сон. Вой тормозов, скрежет металла, хруст стекла, и занавес сознания, на секунду приоткрывший расплывчатые пятна ошеломленного лица шофера, потолка, мелькнувших в окне то ли деревьев, то ли холмов, в тот же момент закрылся; визг, грохот и лязг пронизали его, потом пыхнуло болью в спине; в голове будто разорвалась граната и рассыпалась сотней огненных осколков, плавающих и гаснущих в наступившей ночи. А когда погас последний из них, он почувствовал, что ночь растворяет и его…
В первый же день, как только пришел в себя, он вызвал телеграммой Романа.
— Рома, — прошептал он, высвобождая из-под одеяла руку и улыбаясь. — Садись! Я так ждал тебя, так ждал! Черт подери, у меня самые крупные неприятности, которые только могут быть. А ты… как ты постарел, Рома… Ну да, ведь столько лет… Слушай меня. Слушай внимательно! Во-первых, сними перстень у меня с руки. Так. Передай его моему сыну. Найди его, Рома. И передай. Вместе с письмом… Оно на столике. Дальше. Езжай в Троице-Сергиеву лавру. Поставь там свечку. За меня. Я прошу… Рома… — Он яростно мотнул головой.
— Я только сейчас понимаю, как глупо промотал жизнь! Что я после себя оставил? Ничего! Кем был? Мерзавцем! Слушай, а ты… ты… надеешься сделать тобой задуманное?
— Вряд ли, — тихо сказал Роман. — Это трудно.
— Но у тебя есть время! — прохрипел он, — Время! Знаешь… а может, ТАМ — тоже жизнь? Ведь как доказать, что ТАМ — нет?..
— ТАМ может быть иное измерение…
— Ха-ха-ха… Там так или иначе иное измерение. Ладно, Рома, этот вопрос нам вроде не выяснить. Ну, а что мне делать ТАМ? ТАМ нет ИГРЫ. Вот это аксиома. ИГРЫ ТАМ НЕТ!
— Не в ней смысл.
— Ну, это кому как. Но какая обида! Какая обида! Не смог какой-то дурак сладить с телегой — и нате! Хотя… раньше ли, позже… что изменилось бы для меня в этой жизни? — Он неуклюже вытер слезы гипсом. — У меня к тебе просьба, Рома, главная! Поживи пока у меня дома… немного! Здесь работает один врач… Он провожал тебя ко мне… Так вот. На днях он привезет тебе длинный, похожий на ящик, гроб. Впрочем, это и есть гроб… Тьфу, мысли путаются… В ящике — металлическая торпеда. Холодильничек на жидком азоте. Автор конструкции — ваш покорный слуга. Десять лет вычислял… Две недели холодильничек проработает… Перевези эту штуковину в горы. Я знаю там одно… подходящее местечко…
— Я тебя понял…
— Я договорился с врачами. Меня не будут вскрыввать… Бр-р, слова-то какие… Деньги, все мои деньги твои. Их много. Пакет с инструкциями и всякими бумагами тебе привезут…
— Если все выйдет, — сказал Роман, глядя на Прошина в упор, — то все равно знай: ты будешь другой…
— Э-э, — грустно ответил Прошин, — а когда мы привычно просыпаемся каждое утро, те ли мы? Вчерашнее «я», реальное вчера, сегодня — абстракция… Но даже если буду другой… это же лучше. Не оказаться бы только в роли музейного мамонта, ха-ха. Прощай, Рома.
— Рома.
Роман обернулся, стоя в дверях…
— А поезд-то мой ушел, — сказал Прошин с горьким смешком. — Уше-ел!
Он жил еще два дня и две ночи.
В первую ночь в нем умер Второй, и он лежал какой-то спокойный, молчаливый и просветленный. Под конец второй ночи, когда мутный луч октябрьского рассвета скользнул по палате, легонько коснувшись его щеки, умер он сам.
Утро, холодное и солнечное, прервавшее беспросветье осенней непогодицы; утро, когда, будто взявшись за руки, зима и лето в согласии прошли по улицам города; утро, пронизанное светлой грустью и неясной надеждой, верою в жизнь и неизбежностью смерти, застыло над миром людей.
А потом начался день.
1975–1980
Повесть «застойных» лет
Проснулся я рано, хотя за последние полтора года мог спать до «каких влезет». Но я торопился жить. Те, кто был в армии или в тюрьме, поймут меня без труда.
Встал. Мягкая подушка, стеганое одеяло… Блаженство. Даже госпиталь ни в какое сравнение не идет, хотя больничная кровать после казарменной попервоначалу мне тоже показалась чем-то вроде райского ложа.
В госпиталь я угодил по собственной дурости: врач, инспектировавший нашу роту, спросил, щупая мой живот: «Жалоб нет?» Я сказал, ради хохмы, кажется, будто болит в левом боку. «Часто?» — «Часто». — «Та-ак!» Врач, как выяснилось позже, был окулист. И, видимо, сознавая свою некомпетентность в области внутренних дел человеческого организма, решил подстраховаться, благодаря чему через три дня в роту прилетела радиошифровка, и я в приказном порядке угодил в госпиталь. На обследование. С подозрением на хроническую дизентерию, которая, как мне разъяснили компетентные лица, зачастую протекает без видимых расстройств в интимных отправлениях.
Разъяснения подобного рода я воспринял критически, диагноз категорически опротестовывал, но мне приказали не рыпаться и упекли в инфекционное отделение. Месяц сидел под замком. Уколы. Лекарства. Тоска. Если бы не медсестра, вообще бы увял от скуки. Только медсестра верила, что я здоров. Потом сообщили, что вылечили, и отправили для дальнейшего прохождения службы. Но это — дела минувшие…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!