Стекло и дерево - Сергей Буянов

Опять телефон!

Рим по привычке мигом соскочил, тяжёлая меховая куртка свалилась с его груди.

Стрелка наручных часов едва подползла к шести. Да он спал-то всего-ничего! А будто бы продрых сутки, голова побаливала от пересыпу.

– Алло! – Рим больше не стал взывать к Вике. В самом деле, не маленький же ребёнок!

– Доброе утро, Рим Николаевич! – проворковал знакомый голос. – Извините, что звоню вам домой, но у меня такое вот настроение непонятное.

– Ничего страшного, я уже не спал, – соврал Рим. – Говорите, Эвелина, в чём проблема?

– Я дома одна и мне…

– Скучно? Страшно?

– Да нет, всё не то, Рим Николаевич, просто как-то тоскливо и непонятно. Мне, право, так неудобно, что потревожила вас в столь ранний час, но мне чего-то хочется, чего именно не могу понять, а ждать рассвета уже нет сил.

– Может, кофе? – предложил Рим.

– Может быть, – согласилась Лина. – Мне так одиноко, Рим Николаевич, простите за беспокойство, но я считаю, что обязана вам.

– О чём вы, Эвелина?

– О! Что вы подумали? Я такую чушь несу. Прямо как дурочка! – Липутина нервно хихикнула. Рим насторожился.

– В чём дело, Эвелина? Что-то вспомнилось?

– В этом вся проблема. Ничего не вспоминается. Ни-че-го! – её голос чуть не сорвался.

– А надо ли что-то вспоминать?

– Рим Николаевич, я же должна стать полноценной!

– Лина! – строго произнёс Любимов. – Слушай меня внимательно! – Да.

– Встань с того места, где сидишь, пройди на кухню и приготовь кофе!

– Хорошо, я так и сделаю. А потом, что?

– Потом? – Рим на мгновение задумался. – Потом приеду я, вот!

Эвелину бросило в жар – он едет сюда! Она развернулась, – посмотрелась в зеркало. Волосы распущены, откинуты на спину, голова наклонена вбок, как у внимательной собачонки, Эвелина усмехнулась, отняла трубку от губ, бережно положила её на место.

Так. Ей, кажется, приказано варить кофе? Очень хорошо, но сначала надо хоть капельку привести себя в порядок.

Поезд мчался во всю мощь электротяги, потому что на каком-то разъезде задержался на целый час.

Пассажиры спали. Только Олимпиада Самсоновна по-стариковски бодрствовала и доставала проводника бесконечными вопросами. Невыспавшийся железнодорожник раздражённо отнекивался. Обычно люди, задающие вопросы, на которые ты по долгу службы обязан знать ответ, но не знаешь, – приводят в бешенство. Ну что этой старушонке за дело? Какая ей разница: что стоим, зачем стоим!

– Не волнуйтесь, это предусмотрено расписанием, – нервно, едва сдерживаясь в пределах нормативной лексики, в сотый раз отвечал проводник. Он только что больше получаса провозился в промозглом сыром тамбуре и думал только об одном, неплохо бы хоть бутылочку пива – а нету! Эта интеллигентная кляча, чего доброго, пойдёт и к бригадиру поезда, и куда далее. Лучше бы, конечно, как можно дальше! Но ей выходить ещё нескоро, а ему – терпеть!

– Почему тогда в расписании не указана эта стоянка?

– Она указана в техническом расписании.

– А почему не вывешивается техническое расписание для ознакомления пассажирам?

Проводник тяжело и обречённо вздохнул.

– Столько лет в стране период перемен, а у вас всё по старинке! Какая тут демократия, если существует отдельное техническое расписание? Позвольте же мне ознакомиться с ним!

– У меня его нет.

– А где его можно отыскать?

– Только у машиниста, – выдохнул проводник, порадовавшись собственной находчивости. Кажись, теперь старуха отвяжется.

И вправду, престарелая пассажирка, хмыкнув, удалилась вглубь вагона.

Так ничего и не добившись от горе-проводника, Олимпиада Самсоновна молча дождалась-таки начала движения поезда. Теперь она неотрывно смотрела в окно, поезд весело отщёлкивал сантиметры дорожного полотна, приближая её к ненаглядной внучке. Нагонит опоздание? Вдруг, где-нибудь застрянет опять? В чистом поле! По опыту Олимпиада Самсоновна знала: если поезд опаздывает, то станет пропускать все встречные, чтобы не сбивать графика движения. А это означало лишь увеличение времени опоздания, что влекло за собой неприятные последствия. Как там её Линочка? Сердце неприятно щемило. Ну почему она, старая дура, не выехала раньше? Почему оставила внучку в полном одиночестве? И это после такого нервного потрясения! Бабушка желала Линочке только добра и ничего кроме добра! Надо, надо поддержать внучку, в такой период: от учёбы отстранили, с замужеством, похоже, ничего не получается. Надо хоть кому-то быть рядом? Надо. Для этого можно бросить свой огородик, пусть там студентки хоть что-нибудь сделают, пусть даже испортят кое-что. Зато у Линочки всё наладится! И образование будет, и семья. Олимпиада Самсоновна ясно видела перед собой обеспеченного жениха, из их круга, способного устроить внучке достойную жизнь. Трудно в наше время найти такого человека, но возможно. Главное, поставить себе цель, и полдела сделано! Хорошо хоть Линочке стало лучше, даже эти сумасшедшие доктора выпустили её из Ада. И разговаривала она бодро, улыбаясь (бабушка чувствовала это даже по телефону), а значит, всё-всё сейчас хорошо и станет ещё лучше!

Только вот, почему так тревожно щемит любящее сердце бабушки?

– А знаете, Рим Николаевич, вы можете называть меня на ты, то есть я хотела сказать…

– Обращаться на ты! – продолжил Рим, отхлебнув горячего кофе. – Уже не как к пациентке, а как…

– Как к знакомой. Ведь мы знакомы, не правда ли?

– Скорее, да, чем нет, – улыбнулся Рим. Он не мог понять, что случилось? Да, у них существовала договорённость о постоянной связи на период реабилитации больной. В этом вся суть метода. Но Эвелина здорова! Нет ни малейшего намёка на рецидив. Рима насторожил её утренний звонок – а вдруг что случилось? Но не случилось ничего, и Рим сейчас сидел за столом, пил бодрящий кофе и решительно не понимал: зачем Эвелина обратилась к врачу? Чтобы объявить, что они знакомы?

– Рим Николаевич, Вы, наверное, сейчас думаете: «И зачем она позвонила»?

Рим вздрогнул.

– А мне захотелось сказать вам, что вы замечательный доктор и прекрасный человек, – с энтузиазмом продолжила Лина.

Рим покраснел. Благодарности были в его практике, даже более экстравагантные и импульсивные, но никто ему не предлагал дружбу. Именно так он понял слова Эвелины.

– Спасибо! Благодарность пациентки – лучшая награда врачу, тем более от столь прелестной, – само собой сорвалось с языка, Рим слегка прижал пальцами губы, словно испугавшись собственных слов.

– Рим Николаевич, это ещё не всё!