Книжный магазинчик прошлого - Эми Майерсон

– Ты глянь, – изумился он. – Поверить не могу, что ты здесь! Сколько лет прошло? – Уверена, он прекрасно понимал, сколько прошло лет. Мы оба понимали. – Ты так выросла! Выглядишь… – Я ждала, что он сравнит меня с мамой, а он сказал, взяв меня за руку: – Ты так похожа на Билли.

Пол принес поднос с кувшином лимонада и тарелкой печенья.

– Я больше не пью, – признался Ли, сделал глоток лимонада и вздохнул. – Не холодное пиво, конечно, но тоже по-своему освежает.

Пол, поддразнивая, шлепнул его по ноге, переводя в шутку длинную и, вероятно, тяжелую историю, которая скрывалась за этими словами.

Пол сказал, что должен выставить оценки за экзамены, и оставил нас одних в гостиной.

– Ты работаешь? – спросила я Ли.

– Занимаюсь волонтерством. Когда мы переехали сюда, я думал устроиться в какой-нибудь книжный магазин, может, даже открыть свой. Но это не «Книги Просперо». Я понимал, что не найду здесь счастья, если попытаюсь вернуть свою прежнюю жизнь.

– Почему же вы переехали?

– Мать Пола заболела, и он хотел находиться рядом. Я не горел желанием уезжать, но позволь дать тебе один совет: в жизни только три вещи имеют значение – твой партнер, твоя работа и твой дом. Что-то из них должно занимать первое место, что-то второе и третье. Для меня на первом месте всегда был Пол. Я любил Лос-Анджелес. Любил «Книги Просперо». Но Пол – мой номер один.

– А семья? Где в этой иерархии семья? – спросила я.

Ли посмотрел вверх, задумавшись о роли семьи.

– Не знаю. Я никогда особо близко не общался со своей семьей. Может, значимых вещей должно быть четыре – любовь, работа, дом, семья?

– А может, семья – часть дома?

– В этом есть смысл. Для Пола на первом месте оказались семья и дом, поэтому он и приехал заботиться о своей матери. Я никогда не упрекал его. Это ведь не значит, что он не любит меня. Возможно, кто-то из нас должен был выбрать любовь, а второй – нечто другое, что дополнило нашу совместную жизнь.

Я задумалась: а что стоит для меня на первом месте? У меня был молодой человек, но уже, возможно, бывший, и еще один парень, которого я поцеловала, а затем назвала лживым ублюдком. У меня имелось две работы, и каждая была по-своему мне дорога. А еще я жила на два дома и понятия не имела, какой из них подходит мне больше.

То же самое касалось и семьи.

– Ты работал в «Книгах Просперо», пока не уехал из Лос-Анджелеса? – Я потянулась к тарелке с печеньем, но вдруг вспомнила про тот случай в детстве, когда Ли угостил меня печеньем в нашу последнюю встречу. Я тогда молча раскрошила угощение, так и не съев ни кусочка.

Я положила печенье обратно на поднос.

– Я сказал Полу, что мы не можем уехать, пока я не придумаю какой-нибудь план. Билли постоянно где-то разъезжал, да он ничего и не смыслил в бизнесе. Тяжелое было время. Пол меня очень поддерживал. Я чувствовал определенную ответственность перед Эвелин, поэтому не мог так просто оставить магазин. К тому же это место являлось моим домом. Я выбрал любовь, но это не значило, что меня не волновали «Книги Просперо».

– Ответственность перед Эвелин? Вы были друзьями? – Неудивительно, что я никогда не замечала особо близких отношений между Ли и Билли.

Ли поставил пустой стакан на стол и уселся в кресло.

– Мы с Эвелин вместе работали в одном книжном магазине в Пасадене. Небольшой магазинчик, продавали в основном политические книги. Когда она пришла, я работал там уже пять лет. Она показалась мне такой доброй и красивой, что сразу же свела всех с ума.

Магазин стал пристанищем коммунистов, анархистов и прочих бунтарей. В Эвелин не чувствовалось этого бунтарского духа. Она была читателем. Ли тоже. Их сблизила любовь к «Буре». Эвелин нравилась Миранда, ее невинность и стремление к доверию и любви. Ли нравились Ариэль и Калибан, их мечты о свободе. Когда Эвелин начала работать в конце семидесятых в магазине в Пасадене, среди продаваемых книг не числилось «Бури». Вообще ничего из Шекспира. Ни одного экземпляра «Джейн Эйр». Ни одного произведения Джейн Остин, Генри Джеймса, Вирджинии Вулф, Натаниэля Готорна. Ни одного романа Апдайка из серии про Кролика. Был небольшой раздел политической беллетристики, где находились книги в духе «Уловка-22», «1984», «451 градус по Фаренгейту» и «Доктор Живаго». Но не «На Западном фронте без перемен» или «Прощай, оружие!» Была «Загадка женственности», но не было «Под стеклянным колпаком». Подобные ограничения не могли оставить Эвелин равнодушной. Что такое война без любви? В чем смысл поучительных сюжетов без историй, воспевающих красоту жизни? Что собой представляло целое движение без страданий отдельной личности? Эвелин больше доверяла Эмме Бовари, Анне Карениной, Эдне Понтелье и ее пробуждению, чем любому из памфлетов и манифестов, которые регулярно поставляли в магазин. Ли был согласен с тем, что стоило разнообразить их ассортимент книгами других жанров. Он считал, что активисты могли подцепить какие-нибудь важные мысли из строк Флобера, Толстого или Кейт Шопен. Ли особенно ценил художественную часть произведения. Все эти потрясающие предложения, что он, к сожалению, никогда бы не воспроизвел на бумаге. Но видеть красоту – это тоже своего рода искусство. И Ли преуспевал в этом начинании.

Эвелин делала вид, что не замечает, какой эффект оказывает на людей. Когда она смотрела тебе в глаза, казалось, она видит тебя настоящего. Она помнила всех до единого. Обращалась к людям по имени, спрашивала об их семье, домашних животных, работе – задавала вопросы, которые из уст другого человека показались бы поверхностными и лицемерными. В благодарность за это хотелось только радовать ее. Ли тоже не мог устоять перед ее чарами. Как только она заходила в магазин, в его груди становилось тепло. Волнительное чувство, похожее на влюбленность.

Эвелин начала с «Мастера и Маргариты». Она отдала свою потрепанную книжку хозяину леворадикального магазина, будто доверила ему часть себя.

«Думаю, вам понравится», – улыбнулась она так, как если бы Булгаков был их личным секретом.

И какому самопровозглашенному коммунисту не пойдет на пользу булгаковская критика России при Сталине, своеобразная аллегория на тему добра и зла? Затем Эвелин дала ему почитать «Тихого американца» Грэма Грина, далее – «Атлант расправил плечи», «Гроздья гнева», «Орландо», «Самые голубые глаза», пока он не выделил для нее отдельный уголок, который она заполнила по своему усмотрению.

«Открытые чтения были бы хорошей идеей!»

Она покручивала свою изумрудную сережку и посматривала на хозяина магазина так, словно воспевала его идею. Вскоре она стала вести книжные клубы, а активисты приобщились к литературе.

– И в этом была вся Эвелин. Могла исцелить любые раны. Никогда не скупилась и вела себя невероятно великодушно по отношению ко мне.

Ли не помнил, как это началось. Они часами сидели в магазине, обмениваясь своими мнениями о книгах, что недавно прочитали: о «Детях полуночи» и «Мире по Гарпу». Им всегда нравились разные вещи в одних и тех же книгах. Ли восхищался Дженни Филдз и ее индивидуализмом, тогда как Эвелин критиковала патриархальный «феминизм» Ирвинга. Они яростно спорили о том, был ли мистер Рочестер социопатом: Ли не переставал повторять, что его заставили жениться не по своему желанию. Эвелин же возмущалась, что Ли защищал человека, который держал свою жену в заточении. Ли не придерживался и половины высказанных идей, но ему нравилось смотреть на раскрасневшееся лицо Эвелин, когда она злилась. Впрочем, их взгляды сходились на одном произведении. «Буря» была идеальной пьесой. А Просперо – идеальным протагонистом.