Томас Квик. История серийного убийцы - Ханнес Ростам

дела, и испытывал необъяснимое беспокойство.

После завтрака Ян Ульссон и ван дер Кваст отправились в зал суда пешком, хотя на улице было морозно. Ульссона терзали сомнения, и он помнит, как сказал:

«Тот мешок с мусором. В палатке. Квик не мог зайти внутрь, не задев его».

Ранее в суде Томас Квик рассказал, как пробрался в палатку через дыру, после чего палатка обвалилась.

Если ван дер Кваст и обратил внимание на слова Ульссона, то не подал виду. Ульссон подумал о фотографиях, сделанных внутри. Он изучал их так тщательно, что теперь мог припомнить каждую деталь. И дело было не только в пакете, доверху набитом пивными банками. Малюсенькая рюмочка, пожалуй, заставляла сомневаться ещё больше.

На крошечном пятачке между жертвами, где Квик якобы находился во время убийства, стояла небольшая стопка с крепким вином. Она не опрокинулась.

«Это просто невозможно», — подумал Ян Ульссон, в тот самый момент, когда они с ван дер Квастом свернули налево с улицы Стургатан на Лазаретсгатан. Они были у здания суда.

Ян Ульссон и Андерс Эрикссон представляли свои заключения вместе. При помощи проектора они показывали то прорези в ткани палатки, то раны на телах жертв. Благодаря их убедительной презентации стало очевидно: во время предварительного следствия Томас Квик рассказал чуть ли не о каждом ударе, нанесённом жертвам.

Стуре Бергваль помнит их показания в тот день:

— В зале суда можно вызвать очень сильные эмоции, и именно это и произошло, когда Ян Ульссон и судмедэксперт давали показания. Это имело огромное значение. Тот факт, что я сумел описать раны убитых на озере, оказался почти столь же важным, как и кусочек кости Терес, обнаруженный в Эрье.

Ян Ульссон согласен:

— Мы с Андерсом Эрикссоном хорошо поработали.

Эта тема явно ему неприятна, хотя он и не отказывается отвечать на неудобные вопросы. Он считает, что суд в Йелливаре скорее походил на грандиозный обман, поскольку на нём не были представлены доказательства, которые однозначно подтвердили бы ложь Квика. Например, рюмка, многочисленные попытки воссоздать ход событий на следственном эксперименте и, наконец, радио Стегехёйсов, обнаруженное в Виттанги. И конечно, мусорный мешок, который, по мнению Ульссона, свидетельствовал только об одном: Квик не имел ни малейшего представления о том, как совершалось преступление.

— Потом я не раз жалел, что не сказал об этом в суде. Но в то же время — и это, безусловно, мой способ оправдаться — я ведь просто приглашённый эксперт, который должен отвечать на вопросы, а не делать выводы. Я думал, меня спросит об этом защита. Но адвокат молчал.

Из опыта Ян Ульссон знал, что адвокаты обычно придираются к каждой мелочи, вызывающей вопросы, и пассивность Клаэса Боргстрёма повергла его в шок.

— Я тогда подумал — но ведь должен спросить об этом мусорном мешке? Это же записано в протоколе с места преступления. Адвокат должен подвергать сомнению всё сказанное — это необходимость, — говорит он.

Вместо этого совместная дача показаний Ульссоном и Эрикссоном заслужила похвалу и положительные отзывы.

Из протокола судебного заседания я узнаю: подтвердить, что словам Квика можно верить, пришёл и Свен-Оке Кристиансон. Клаэс Боргстрём уточнил у него, может ли идти речь о ложном признании. Кристиансон ответил: в целом «нет никаких оснований полагать, что со стороны Квика может иметь место ложное признание». Примечательно, что именно в эту минуту в здание суда приходит факс — копия длинного и подробного письма от судебного психолога, предупреждавшего, что в случае Квика существует высокая вероятность ложных воспоминаний и признаний. Факс передаётся судье.

На следующий день в газете «Дала-Демократен» криминальный журналист Губб-Ян Стигсон упомянул об этом инциденте:

«На некоторое время между судьёй, прокурором и защитником вспыхнула оживлённая дискуссия: что делать с этим письмом? И тут слово взял Квик:

“Я вообще не считаю, что мы должны принимать это письмо во внимание. Если какой-то шарлатан из Эльмхульта присылает сюда подобное, то место этой бумаге, разумеется, в мусорной корзине!”

Прошение было удовлетворено!»

Столь элегантное решение проблемы с несчастным письмом от «шарлатана из Эльмхульта» вызвало определённое воодушевление в зале суда. Между тем автором письма был доцент судебной психологии из Стокгольма Нильс Виклунд — специалист по психологии свидетельских показаний.

У Нильса Виклунда сохранилось письмо, которое суд предпочёл отправить в мусорное ведро. Он протягивает его мне. В последних строках перечислены признаки, которые вполне могут свидетельствовать о том, что признания являются ложными:

1. Можно ли сказать, что у пациента длительное время отсутствовали какие-либо воспоминания об упомянутых событиях, «вернувшиеся» во время терапевтического процесса? Подобное повышает вероятность появления в памяти ложного образа.

2. Существуют ли записи бесед, во время которых обсуждались возникшие в памяти образы? Если да, то необходимо изучить вероятность того, что на пациента кто-то повлиял. В противном случае терапевт, возможно, не понимает процесса взаимодействия с пациентом, что способно привести к появлению ложных образов. 3. Существуют ли иные доказательства помимо собственно заявлений пациента (отпечатки пальцев, анализ ДНК, улики)? Если основанием для подозрений являются исключительно слова пациента, необходимо убедиться, что передаваемые пациентом сведения не поступают из других источников, например из СМИ.

В случае, если существует вероятность воссоздания образов во время терапевтического сеанса, заявления пациента необходимо подвергнуть экспертному анализу психолога, специализирующегося в этой области, имеющего образование в сфере психологии свидетельских показаний. […] В случае, если проявившиеся во время терапевтического сеанса воспоминания будут использованы в качестве основы для судебного решения без соответствующего анализа, возникает риск судебной ошибки.

С наилучшими пожеланиями,

Нильс Виклунд

дипломированный психолог,

доцент судебной психологии,

специалист по клинической психологии

В последний день судебного заседания произошло нечто необычное: обвиняемому Томасу Квику предоставили возможность выступить с «обращением» — то есть с речью к суду, зрителям и журналистам. Он поднялся и зачитал мелкий текст на шести листах А4. Дрожащим голосом, чуть не плача, Томас Квик начал:

«На данном судебном заседании мы стали свидетелями жестокости, которая для большинства людей представляется немыслимой. Мы говорили о преступлении с самыми ужасающими составляющими…»

Ян Ульссон вспоминает, что слушал елейную речь Квика с ощущением нереальности происходящего. Квик же продолжал:

«Мои слова не должны восприниматься ни как оправдание злодеяний этого безумца, ни как квазипсихологические рассуждения и доводы, ни как слезливая попытка вернуть себе человеческую ценность…»

Квик рассказал о детстве в эмоционально холодном отчем доме, которое и превратило его в убийцу. Когда он заговорил о постоянном чувстве отчаяния и желании умереть, возникших у него в раннем возрасте, несколько слушателей заплакали.

Ян Ульссон не мог спокойно сидеть и смотрел то на Квика, то на плачущих